Светлые века - Йен Р. Маклауд

оттолкнет меня или шагнет ближе – что мир изменится.

– Мне нужно позвать кого-нибудь на помощь? – наконец спросила она.

– Нет. – Я разжал хватку, откинулся на спинку стула. Мое сердце бешено колотилось. Мои пальцы запомнили очертания ее костей.

Она вздохнула и потерла запястье.

– Так и думала, что этим все закончится.

Я посмотрел на нее. «Я люблю тебя». Я продолжал об этом думать, мысленно кричать.

– Я уже не та, что была, Робби. Взгляни… – Снова, но на этот раз осторожнее, она протянула левую руку. Я увидел красные отпечатки собственных пальцев, а ниже, на запястье – стигмат, струп, Отметину. – Мне теперь не нужно ее имитировать. Я такая, какая есть – и рана не заживает. Я обыкновенная. Я бы сказала, такая же, как ты, Робби, но не думаю, что ты когда-либо был обыкновенным. Вероятно, все дело в той последней ночи в Уолкот-хаусе, когда я дотронулась до кормила и отправила сообщение. Израсходовала большую часть того, что было во мне… а потом растратила остаток. И, честно говоря, рада. А кто бы не был рад?

– Но это значит…

– Это не значит ничего, кроме того, что ты видишь прямо сейчас. Это не значит, что я могу любить. Единственным человеком, которого я когда-либо любила, была Мисси, но она в прошлом. Конечно, я иногда наблюдаю за парами, которые приезжают на нашу станцию и прогуливаются по нашим дорожкам в бессменник – им это кажется романтичным из-за названия, будь оно неладно. Но это не вызывает в моей душе отклика. Никогда не вызывало. И не вызовет. Мне жаль, если я не могу объяснить яснее. Сестра Уолтерс могла тебе кое-что сказать, но она ошибается – я думаю о прошлом. Однако из него каши не сваришь.

«Каши не сваришь». Сказала бы Анна в былые времена что-нибудь настолько обыденное? Я не знал. Я никогда по-настоящему ее не знал.

– Детишки в Истерли читают стишок про Мисси, когда прыгают со скакалкой, – проговорил я вместо этого. – Дескать, она «близко-шмизко», хочет «косточки глодать». Как думаешь, она была бы против?

Теперь я ее отчетливо видел – мою Анну, Аннализу, в ореоле солнечного света. «Я люблю тебя, Анна». Но она не услышала. Она просто улыбнулась.

– Да не особенно. И разве это так плохо, быть героем детского стишка?

Я улыбнулся ей в ответ.

«Я тут подумал, Анна: вот что можно сделать. Я это давно спланировал, гораздо лучше и тщательнее, чем сегодняшний дурацкий жест – отдать тебе свое состояние. Я открыл флакон с эфиром, налил его в серебряную чашу и смотрел на него долго до глубокой ночи, вынуждая себя… Я люблю тебя, Анна. Я люблю тебя так сильно, как не любил никого и ничто другое. Но, возможно, этого недостаточно…»

– Все не так плохо, – услышал я ее голос. – Я хочу сказать, взгляни-ка на себя. Взгляни на этот Новый век. И на то, что случилось со мной. То, каким образом я утратила свою суть, предвещает будущее. Оно означает, что многие физические процессы, заставляющие людей меняться, можно обратить вспять. Мы это изучаем. Вот почему у нас полный запрет на эфир.

«Когда ты умрешь, Анна, тебе поставят памятник за то, что ты сделала здесь, в Айнфеле, и за то, что ты сделала для воцарения Нового века. И ты возненавидишь его».

– Разве новые гильдии не просят…

– Мы неизменно отказываем. Больше никаких жутких темно-зеленых фургонов, понятно? О да, я знаю, все еще существуют беспризорники и бродяги. Вероятно, они будут всегда.

– На недостроенном мосту у Роупуолк-Рич в Истерли, возле свалки, живет Дитя Нового века.

– Она наверняка клянчит эфир, а это худшее, что можно придумать. Или люди вроде тебя приносят ей вещество ради тех фокусов, на которые она, вероятно, способна.

– Или деньги.

– Ну, почти так же плохо. Однако у нас в Айнфеле двери открыты. Скажи об этом Ниане, когда увидишь ее в следующий раз. Мы примем любого и позволим снова уйти, если захочется. Например… – Кратчайшая пауза. – Эдвард Дерри. То приходит, то уходит.

– Ты назвала ее Нианой, Анна. Видимо, ты…

– Я слышала о ней, Робби, только и всего. Мне не нужно читать твои мысли, чтобы знать, о чем ты думаешь. Я никогда их не читала. Все всегда было написано на твоем лице. И еще есть байки и слухи – Светлый век в этом смысле ничем не отличается от прочих. Я лишь считаю своим долгом выслушивать их, пусть зачастую они представляют собой полную ерунду, и отделять зерна от плевел.

«Зерна от плевел». От этого образа я проваливаюсь в прошлое. Запах бескрайнего поля пшеницы. Оконное стекло перечеркивает струящийся снежный свет. Моя ладонь касается щеки Анны. Айнфель. Теперь я знаю. Я в нем побывал, там и тогда.

Она встала.

– И мне жаль. Правда, жаль… – На этот раз она не протянула мне руки. Я тоже встал. Дневной свет окружил ее лучами-лепестками, лаконичный, простой и прекрасный – прекраснее любой магии. – Что ж… Прощай.

И я увидел перед собой дверь. Она открылась, как будто сама по себе.

– Э-э, Робби?

Я тотчас же обернулся.

– Да?

– Твой чек… полагаю, мы можем оставить его? Ну, деньги и впрямь нужны.

– Конечно. Они все твои.

И я очутился в коридоре. Дверь закрылась.

III

Ниана теперь еще дальше от меня.

– Итак… – Она прихорашивается, кокетничает, вьется, скалит зубы – ей кажется, что я хочу ее видеть именно такой. – Знаменитая Анна Уинтерс слышала обо мне и не одобряет. Она бы заперла меня в больничной палате и попыталась обучить важным вещам – риторике, чистописанию, а также тому, как не пугать людей.

– Она не такая, Ниана.

Ночь на разрушенном мосту – тяжкое бремя. На этот раз у Нианы нет ответа.

– Люди бывают такими черствыми, да? – бормочет она в конце концов. – Ага. И вместе с тем такими добрыми.

– Такова величайшая из всех тайн.

Мы снова замолкаем, потрясенные тем, как много у нас общего.

– Что ж, грандмастер. Ты не можешь сидеть здесь вечно.

– Нет… – Я встаю, и кости ноют, а дощатый пол аляповатого жилища покачивается и сверкает, удаляясь. Так или иначе, я не хочу возвращаться домой, если и сумею разыскать свой дом.

– Знаешь что, грандмастер. – И снова Ниана ястребом кидается к одному из своих ящиков, роется внутри. – Прими это от меня. О, не отказывайся! Сумма-то пустяковая. Думаю, ты лучше всех знаешь, на что ее потратить.

Деньги. Настоящие деньги. Несколько купюр, которых, вероятно, хватит на флакон с эфиром.

– Нет, неправильно. –