Амурская соната Чёрного Дракона - Алексей Ветров

тут называют смену течения. Потом метка на луне поменяет место, вход сдвинется. Мы успеем – если не будем спорить с водой.

– Мы и не спорим, – Марина почувствовала, как внутри выстраивается совсем другой, незнакомый ей раньше ритм: ровный, как дыхание перед выходом на сцену. – Я пойду туда, где лицо.

– Прежде – одно, – Максим снял с шеи тонкую кожаную нить и протянул ей кольцо из меди. – Надень на кулон. Медью легче «перевесить» чужую руку, если она снова потянется.

Она надела. Кольцо было тёплым, как живая монета, и неожиданно лёгким. Кулон отозвался тихим звоном, которого не было в воздухе – он прошёлся волной по груди, отозвался в зубах, как тончайшая альтовая струна.

– И ещё, – он помедлил, выбрал слова. – Когда войдём снова, откроешь глаза не сразу. Я скажу «влево» – ты повернёшь голову, не глядя. Скажу «вниз» – опустишь взгляд, не открывая. Мы пройдём по памяти. Она не любит прямых взглядов.

Марина кивнула. Глупо – кивать воде и человеку одновременно, но именно так и получалось: одно и то же «да» шло к двум адресатам.

Они перешли по пристани, бросая тени – длинные, тонкие, как верёвки для белья. В углу навеса висели маленькие колокольчики; ветерка не было, но один вдруг тихо звякнул – раз, другой. Максим поднял голову:

– Это – к перемене. Быстро одевайся, согревайся. Нам нельзя дрожать. Дрожь разбивает узор узлов.

Марина сунула руки в рукава, потёрла ладони – вспомнила бабушкино «греть дыханием», сделала – и пальцы вернулись к жизни. Достав из сумки тонкие перчатки без пальцев, натянула – чтобы ладони оставались чувствительными. Её тянуло обратно к воде – как тянет музыканта к сцене, где уже сыграна первая часть концерта и во второй – самое сложное. Страх сидел рядом – не громко, но близко, как ребёнок на стуле у фортепиано.

– Страх – это вода без берега, – сказала она вслух, вдруг вспомнив чью‑то детскую присказку, только теперь в правильных словах. – Её надо сдержать.

– Или научиться в ней дышать, – откликнулся Максим. – Ты уже дышала.

Они снова сели в лодку. Дракон на носу будто придвинулся ближе – антропоморфное ощущение, но от него стало спокойнее. Максим положил Камень в корзину, накрыл тряпицей с нарисованным чернильным кругом, похожим на незамкнутое солнце, и натянул верёвку на борт – чтобы нить возвращения легла как струна. Ветерка всё ещё не было, но где‑то в вышине закаркала ворона, и в этот момент лунный диск, отражённый в воде, дрогнул – точно глаз, который неожиданно моргнул.

– Видишь? – Максим указал на отражение. – Метка слева. Через час будет справа. Нам – сейчас.

– Сейчас, – повторила Марина, и это слово стало ударом смычка по первой ноте.

Они вновь двинулись – в ту же точку, где минуту назад лотосовые лепестки ушли вниз. И снова – легкость вхождения, тишина, вязкий серебряный свет. Но теперь вода не была полной темнотой, она стала как зал с полуопущенными портьерами: видно ровно столько, сколько нужно для правильного маршрута.

– Влево, – голос Максима лёг ей на ухо – без воздуха, но отчётливо.

Она повернула голову. В то же мгновение почувствовала, как мимо «проползло» что‑то тонкое, как тень от струны – от затылка до ключицы. «Не смотреть» – и она не посмотрела.

– Вниз, – сказал он.

Она опустила взгляд, но не открыла глаз. Вода под ногами стала теплее, как если бы там горел маленький огонь – нелепое чувство, но телу виднее. Марина ступила – да, ступила – хотя ногами воды не касалась: это был шаг в память, не в пространство.

– Теперь, – Максим коснулся её плеча, и она раскрыла глаза.

Перед ними налегке расстелился тот самый узор: кружки, стрелы, башня, мост, лодка. И профиль – девичий, с двумя точками у подбородка. Линия от лодки вела к мосту, от моста – к башне, от башни – к профилю. Стрелки дрожали, как при вдохе. Марина протянула руку – боясь коснуться – и всё равно коснулась. Под пальцами узор оказался тёплым, как кожа. Из глубины вверх пошёл тонкий звук – как если бы кто‑то провёл ногтем по кромке хрустального бокала. Он затянулся – и Камень в корзине сверху, на поверхности, ответил, хотя корзины здесь не было. Ответил – значит, слышит.

– Ты открыла, – сказал Максим, и в его голосе впервые прорезалось облегчение. – Теперь – шаги.

Они «пошли». Это было похоже на движение по дну бассейна, где вода плотнее воздуха, но твёрже стены. Каждую «точку» узора нужно было «нажать» – как клавишу у органа, – чтобы следующая загорелась. Где‑то на периферии зрения мелькали те самые хранители – теперь они стали похожи на тени с факелами: не мешали, но освещали сразу там, куда им прикажут. На «мосту» вода стала холоднее, тоньше – как стекло. На «башне» наоборот – густой, чуть сладковатый запах лотоса заполнил грудь. Воздуха не было, но запах был. «Профиль» встретил тепло – почти жарко; Марина почувствовала, как в груди отзывается Лизин смех – маленький, как в шесть лет, и взрослый, как в двадцать.

– Лиза, – сказала она, не рассчитывая, что её услышат.

И услышали.

Вода впереди вспыхнула тёплым – не зелёным – янтарным светом. На фоне этой вспышки что‑то проплыло – тонкое запястье, белая внутренняя сторона локтя, клубок чёрных волос, поворот затылка. И – самое непереносимое – знакомый способ держать пальцы, когда человек что‑то обдумывает: указательный и средний вместе, большой чуть отведён, безымянный и мизинец расслаблены. Лиза всегда так делала – перед строкой кода, перед выстрелом из слов.

– Назад, – резко сказал Максим.

– Но…

– Назад, – повторил он, и «нить возвращения» ощутимо кивнула у её пояса.

Тень с янтарным светом дернулась, как тетива, и в ту же секунду, где‑то справа, в той стороне, где «башня», вспухла тьма – не как чернота, как отсутствие формы. В ней распахнулись два алых глаза – те же, что в луне. Между ними на миг вспыхнули две зелёные точки – Лизины гвоздики – и погасли, словно их прихлопнули ладонью. Тишина ударила колоколом.

– Назад! – Максим больше не выбирал слова.

Марина подчинилась. Вода стала тяжёлой – как будто на плечи положили толстую мокрую шаль. «Нить» потащила – но и тянула их не просто наверх: по диагонали, вырезая из пространства безопасную траекторию. Хранители одновременно, как по команде, повернули головы в сторону «башни» и подняли руки, сложив пальцы в странный знак – наполовину благословение, наполовину приказ. Тьма на секунду «закрыла глаза», и этой секунды хватило.

Всплытие было долгим. Не по времени