Немного любви - Илона Якимова

получая взамен, то так может продолжаться годами, но в форме близости оно видно сразу — когда используют и отказывают. Собственно, основная претензия к нему в том, что он где-то до сих пор жив. Без нее, ни капли ей не интересуясь. Все эти десять лет. Ей осталось на память неисцелимое желание, тщетно забываемое в другими. Лучше бы вовсе не давал, чем так.

Смотришь одно и то же кино в своей голове десять лет подряд, прокручиваешь его и прокручиваешь, в тщетной надежде понять, где же тот кадр, в котором нажать на стоп. Замираешь, пытаясь догадаться, что же в тебе не так, если других желают и любят, а тебя — нет, никогда. Километры прочитанных книг, если выложить их слоем обрез к корешку, килотонны извлеченного душевного шлама, бесчисленное количество испробованных техник, и собственная профессия психолога, все, чтобы доказать себе только одно — время не лечит, пуля не извлекается, разве что обрастает плотью. Вот, покатай бугорок под кожей, он навечно с тобой. Ян навечно с тобой. И еще килотонны вины, которую на нее пытались за эти годы навесить очень немногие, посвященные в историю. Мать так и говорила — сама виновата, кому ты нужна такая. Мужики не любят, когда выпячиваешь свой ум, да вдобавок ты и считаешь себя особенной, лучше других, не такой как все. Мать так и говорила: сколько можно носиться с одним вулом, было и прошло, мало ли вулов в отдельно взятой пся крев Польше, тебе просто нравится страдать, мотать на кулак сопли, лежать лицом в стену, ничего не делать. Просто перестань о нем думать, давно пора. Просто возьми себя в руки. Просто.

Им всем вокруг нее было очень просто жить. Но кто-то же должен платить полную цену.

И она стала лгать себе и другим, что просто перестала. Это как иметь подвал в доме, и знать, что там лежит труп, и труп будет смердеть все чаще и резче, но ты делаешь вид, что нет ни подвала, ни дома, ни трупа. А они есть.

И вот она лежала в кровати, словно гробу, хотя, может быть, и в колыбели, и колокольный звон от святого Вита долбился в тонкие стены, гудел в перекрытиях, охватывал коробочку комнаты целиком, как море, как вечный зов небес, которых никогда не достигнуть. Непонятно, зачем от природы иметь возможность так чисто, ярко и тонко чувствовать, если в возлюбленные тебе жизнь дает людей с эмоциональным интеллектом улитки. Хотя улиткам и вовсе любовь ни к чему, у них процветает гермафродитизм. Зачем это всё? Зачем природа это тебе дала, если не для какой-то цели? Это как оперному сопрано петь среди глухих и жаждать понимания красот его искусства. Это как быть женщиной среди мужчин — порой ощущаешь полную, беспросветную опустошенность. Даже и секс невозможен, потому что секс с дебилом есть преступление против естественного отбора. Она все билась и разбивалась об этот лютый вопрос «зачем?». Зачем она родилась и выжила, если ей не было уготовано любви? Только любовь дает право на жизнь, а ей в этом с рождения отказано. Нелюбовь рождает чудовищ, и одно из них ворочалось в ней прямо сейчас.

Год просидела на антидепрессантах и нейролептиках, год пролежала лицом к стене, потом встала и пошла, как терминатор, клацая обгорелым остовом. Периодически Ян возникал в сети там, где случайно еще не был забанен, типа, поздравить с днем рождения. В такие минуты Эла серьезно сомневалась, а не кретин ли он. Он называл это «оставаться в контакте». У Яна маниакальное стремление собирать бывших в курятник. Курятник был нужен для того, чтобы время от времени подтягивать ниточки диалогов, скидывать фоточки, торс, бицепс, ах, как ты хорош, ты мой герой и так далее, тому подобное. Он нежился в тепле женского внимания, как ящерица на солнце. Когда, переспав, Яничек встроил Элу в эту систему, она вздрогнула — во-первых, потому что сразу стала ясна мнимая уникальность его предыдущей откровенности, во-вторых, потому что это было чудовищно пошло. Попала в энтомологическую коллекцию, не иначе. Такие чудесные крылышки есть только у нее, и в этом ее уникальность. Есть вещи, которые делать больно, и все остальные, которые необходимо. Каждому нужен свой срок, чтобы отгоревать, однако, зная себя, она понимала — горевание грозит затянуться на жизнь. Поэтому надо убить его в себе, чтоб не плакать понапрасну. Сперва заблокировала телефон и соцсети. Потом стерла книги, которыми делились, музыку, которую советовал, на которую подсадил. Пустота в плеере была синхронна пустоте сердца теперь. Остался лишь мемфисский бог, но он там был всегда, с ним легче.

Депрессию очень легко просмотреть, особенно когда ты точно знаешь, как она выглядит. Побочный эффект квалификации, до последнего уверена, что уж у тебя точно не оно. Ты бы не просмотрела, если бы вдруг. А оно — вот. Просто ты устала. Очень устала. Много дней подряд очень устала. Не первый год. А потом ты открываешь глаза и обнаруживаешь себя однажды утром лежащей лицом в стену и не имеющей сил пошевелиться. И закрываешь глаза. И она так лежала в Брно, пока госпожа Малгожата понемногу при жизни спускалась в царство теней.

— Депрессия, — говорила, поджимая губы, Агнешка, — случается у тех, кто неверно организует свою жизнь. Если человек не умеет справляться со стрессовыми или просто напряженными ситуациями, не умеет принимать быстрые и правильные решения, пускает дела на самотек… А с двумя детьми и вообще нет времени ни на какие депрессии!

Эла подозревала, что дело в организации нервной системы, не жизни. Есть те, кого не пробить и ядерной войной. Есть те, у кого ядерная война внутри, кто легко вспыхивает, быстро и сильно выгорает, и там, на месте души, остается пепел. И еще тени людей, которых ты когда-то любила — как в Хиросиме — выжженные на стенах. Когда человека довольно долго нет в твоей жизни, на его месте образуется пустота. Затирается, лоснится, приобретает заплаты. Нет, не болит. Там нарастает кусочек кожи над пустотой.

Нельзя потерять то, чего у тебя нет. Любви Яна, да и самого Яна, у нее и не было. Теряешь возможность, развилку судьбы, желание близости, никогда не утоляющееся досыта — понимаешь, что этого не было и не будет, но больно, как будто было и отняли. Мозг не различает мечту и реальность, потерять то, о чем мечтала, равно потерять то, чем жила. А если дали подержать и отняли — больнее вдвойне. Далеко