Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

– Мне плевать, кто вы, – прокричал он, размахивая перед лицом Эда кулаком. – Можете называть меня идиотом, можете называть меня грязным типом с нездоровым любопытством! Но я…

Кен-или-Эд чуть пригнулся, прикрыл лицо двумя кулаками в стиле боксеров начала века.

– Ну-ка, – сказал он. – Давай-ка попробуй!

– И пробовать тут нечего! – прикрикнула Роза, становясь между ними. – Выметайтесь из моего дома, оба выметайтесь – вы и ваш дружок.

– Так-так… – Эндрю попытался отодвинуть Розу в сторону. Это была мужская работа. Сейчас он пустит юшку этому дураку. Один хороший удар…

– И ты тоже заткнись. Вы оба дураки. Убирайтесь отсюда. А ты, Эндрю сядь, а то и в самом деле превратишься в идиота, каким он тебя называет. Дверь там, мистер Фицпатрик.

Дилтон уже ретировался к двери и теперь измерял ее карманной рулеткой. Вдруг за его спиной появился мистер Пенниман. Он образовался, казалось, прямиком из воздуха. Подгоняемый тростью Пеннимана, Дилтон запрыгнул назад в комнату и развернулся, чтобы выразить протест. Мысль о появлении Пеннимана еще сильнее разозлила Эндрю, у которого теперь для бешенства было столько поводов, что он даже слова произнести не мог.

– Похоже, у вас проблемы? – неторопливо проговорил Пенниман, произнося слова голосом, который звучал так, будто исходил из машины. Мгновенно в комнате воцарилась тишина, и, глядя на Пеннимана, Кен-или-Эд моргнул словно в недоумении: почему вдруг появление этого человека повергло их в молчание.

Пенниман оперся на трость и улыбнулся.

– Вы из комиссии по планированию, – сказал он, адресуясь к Дилтону.

– Именно. Весь этот бизнес вне закона, если я не ошибаюсь. Ширина двери недостаточна, нет потолочных противопожарных спринклеров, даже системы дымоизвещения нет. Позорище.

– Поберегите свою терминологию, сэр. Я представитель этой замечательной семьи и могу вас заверить, что все здесь происходящее абсолютно законно и честно. Насколько мне известно, они несколько месяцев назад получили разрешение и у них достаточно хорошие отношения с Организационным комитетом побережья и Торговой палатой.

Эндрю начал возражать. С какой это стати Пенниман его представляет? Да он бы в жизни не сделал Пеннимана своим представителем.

– Мы можем… – начал было он, но Роза многозначительно наступила ему на ногу, и он заткнулся.

Дилтон уставился на Пеннимана, а Кен-или-Эд смотрел на Дилтона.

– Идем, – сказал Дилтон, возвращая ручку в карман. – Это бессмысленно.

– Мы еще вернемся! – прокричал Кен-или-Эд через плечо, но его угроза мало что значила, и Эндрю крикнул: «Ха!», чтобы знал. Он чуть ли не счастье ощутил, видя, что рубашка на Кене-или-Эде выбилась из брюк во время потасовки, а остатки волос превратились в какое-то подобие сказочной изгороди.

– И рубашку подоткни! – прокричал в дверь Эндрю, но Роза оттащила его от выхода. У него победно кружилась голова, но тут он вспомнил про Пеннимана с его доброжелательной улыбкой.

– Я посмотрю, что смогу сделать, – сказал Пенниман Розе.

Эндрю схватил свой пиджак, надел его.

– Не стоит себя утруждать, – буркнул он. – Тут нет предмета для беспокойства.

Роза опять строго посмотрела на Эндрю.

– Спасибо, – поблагодарила она Пеннимана.

Эндрю начал было снова возражать, но Пенниман очень галантно поцеловал руку Розы и двинулся к двери, а Эндрю при виде этого рукоцелования онемел еще до того, как начал произносить слова, которые в данной обстановке были совсем ни к чему: чем больше он говорил, тем хуже становилась ситуация. Эндрю предпочел бы просто шарахнуть Пеннимана по затылку, но в повадках старика чувствовалось что-то такое, что не позволяло к нему прикоснуться. А может быть, это что-то и пугало Эндрю. Последнюю мысль он сразу же выкинул из головы и нагнулся, чтобы собрать осколки торнадо. А перед тем как Пенниман исчез за дверью, Эндрю услышал его бормотание: «расстроен» и «ничего, успокоится». С этими словами Пенниман исчез, не оставив Эндрю ни малейшего шанса убить его.

Эндрю стоял, уставившись на тыльные стороны своих ладоней, лежащих на барной стойке. Потом он спокойно и неторопливо взял целый торнадо и с силой швырнул в стену. Перечница взорвалась черной крошкой, а плакатик «Я побывал в Канзасе» откололся и закружился на барной стойке, как карусель. Роза уставилась на Эндрю, а он, не поднимая головы, шарахнул по полому керамическому плакатику кулаком, окончательно его уничтожив. Он почувствовал, как осколки вонзились в его кожу, и порадовался этому. Это должно было кое-что продемонстрировать Розе. Что именно, он сказать не мог, а если и мог, то не в полной мере. Для полноты картины он ударил кулаком по одной из деревянных панелей барной стойки с большей силой, чем намеревался. Он поморщился, но так, чтобы Роза не увидела, как кровь из пореза брызнула ему на брюки. Роза молча вышла в ту же дверь, через которую пришла. Эндрю проводил ее взглядом, энергия бешенства покидала его. Он сжал кровоточащую руку другой выше пореза, пошевелил пальцами, проверяя, не сломал ли он их в ярости. Он надеялся, что сломал. Заслужил. Но если сломал, то ему придется следующие шесть недель жить с этим ежедневным напоминанием о своей глупости, а вот этого он не заслужил. Это уже чересчур.

Он вдруг весь обмяк. Вся его ярость вытекла из него, как вода из треснутого кувшина. Ему захотелось броситься за Розой, объяснить свои мотивы. Сделать это было легко. Ведь руку ей целовал Пенниман, а не кто-то другой. Он не мог этого допустить. Это была никакая не галантность, а… извращение. Пенниман смеялся над ними обоими. Смех Эндрю еще мог вынести, он был для этого достаточно силен, но не мог позволить, чтобы скользкий старый кривляка подкатывал таким образом к Розе. Он чуть ли не снова шарахнул кулаком по стойке, но часть пара уже вышла из него. Он был опустошен, выпотрошен. Эндрю опустился на стул и уставился на дверь, ведущую из дома на улицу; все мысли вдруг куда-то выветрились.

* * *

За обедом в тот вечер Роза ни слова не сказала о дневных передрягах. Напротив, она была весела и открыла бутылку испанского шампанского, чему Эндрю крайне обрадовался. Он ждал повода поднять эту тему в разговоре, словно случайно, чтобы перейти к объяснениям. Но, с другой стороны, он знал, что ничего не должен объяснять. Он должен извиняться. Разница между этими двумя понятиями была огромная. Объясняться он был готов, а вот извиняться – увольте.

И вот Роза налила ему уже третий бокал шампанского. Пеннимана не было; миссис Гаммидж была наверху, ела с тетушкой