Лощина Язычников. Книга Блэквелл - Николь Фиорина

Я встретился взглядом с Фэллон.

— Давай выбираться отсюда.

Глава 46

Джулиан

Великая тишина опустилась на лес. Зловещая тишина.

Томные тени, подгоняемые ночной сказкой, обвились вокруг меня, пока огонь пылал у моих ног. Фэллон была внутри, принимала душ и переодевалась. Она ни разу не спросила меня, почему мы вломились в покои Священного Моря и украли книги из комнаты. По дороге к выходу на кладбище мы говорили обо всем остальном, пока шли по туннелям, оба избегая вещей, которые мы оставили позади. Я знал, что она хотела поговорить об этом, но она также знала, что я никогда ей не скажу.

Я взял Книгу Кантини, пролистал страницы, пока мой взгляд не остановился на родимом пятне в виде полумесяца, нарисованном на старой папирусной бумаге. Я вырвал страницы, смял их в кулаке и бросил в огонь. То же самое я проделал со страницами из Книги Дэнверс. Как только Клариса Дэнверс узнала, как снять проклятие, она украла эти дневники и записала ответы в книгу Дэнверс, прежде чем Маттео Кантини конфисковал их — как раз перед тем, как он изгнал ее из Воющей Лощины.

Этот момент был таким горько-сладким. Почти два столетия Полые Язычники искали и искали те же истины, которые раскрыл я, только для того, чтобы сжечь все это ради любви — к Фэллон. Мне было интересно, что подумали бы обо мне мои предки и были ли бы они разочарованы. Прокляли бы они мою душу навечно, бросив меня в ведьмин ад с невозможностью полностью перевоплотиться, как Запретная Девушка.

Мне было интересно, что подумали бы мои братья, если бы узнали правду о том, что я натворил. Если бы они могли однажды понять, что… Я, Джулиан Блэквелл, нашел любовь, которая была глубже, чем любовь, и я любил так, как будто это было все, что я знал.

Огонь потрескивал, и ворон прокричал мне вдалеке, когда я потянулся за Книгой Блэквелл. Я никогда не держала в руках свою семейную книгу, и серебряная фольга мерцала на фоне пламени костра под черным, как смоль, небом. Сонный ужас прокрался по лесу, по моим венам.

Почему до этого момента все казалось правильным? Почему с самого начала была похищена книга Блэквелл? Неужели моя семья тоже всегда знала ответы на проклятие?

Эта мысль парализовала меня. Я не мог заставить себя сделать это.

Я не мог уничтожить страницы своей книги. Пока нет.

Ворон снова крикнул, и я кивнул, как будто понял, что он пытался мне сказать.

Вернувшись в дом, я спрятал книги под подушку дивана. Но не Книгу Блэквелл. Она кричала у меня на ладони. Я выпрямил спину и подошёл к камину, нажимая ногой, чтобы найти расшатанную половицу. Дерево скрипнуло, и я присел на корточки, отодвинул доску, прежде чем втиснуть книгу в узкое пространство. Доска скользнула обратно на место, и я пошел в свою спальню, где стояла Фэллон. Ее волосы были влажными. На ней была одна из моих рубашек и брюк.

Фэллон была в моей спальне всего один раз, и это было недолго. Она была расстроена, вероятно, у нее не было возможности хорошенько осмотреться, не так, как сейчас. Смотреть было особо не на что.

Полноразмерная кровать, сдвинутая в угол комнаты под окном, где лунный свет отбрасывал единственный луч между нами. На подоконнике стоял фонарь. Простыни и одеяла на кровати были сшиты вручную миссис Эдвин. Прикроватная тумбочка, которую соорудил Феникс, вместе с сундуком у противоположной стены. Никаких фотографий. Единственным украшением был ловец снов, который Джоли сделала для меня, подвешенный к моей деревянной спинке кровати, который никогда не ловил сны. Никакого света, кроме фонаря. Мой любимый Франкенштейн лежит на моей тумбочке. Я видел, как ее взгляд метнулся к роману, затем снова ко мне.

То, как она смотрела на меня, заставило мое сердце снять свою броню после ночных событий. Я проглотил. Прочистил горло.

— Раздевайся, — сказал я ей и повернулся, чтобы закрыть дверь. Затем прислонился к ней спиной.

— Полностью.

Колдовской час давно миновал. Скоро взойдет солнце. Пока царила предутренняя тьма, мне нужно было быть с ней так, как солнце жаждало быть с луной.

Фэллон смотрела, как я наблюдаю, как она раздевается.

Стыд, вина, страх — ничто из этого не жило здесь с нами. Только что-то другое. Нечто бессмертное. Какая-то свирепая штука, которая на вкус была как бессмертная преданность на кончике моего языка.

Она стянула мою рубашку со своего тела, и мой взгляд проследил за тем, как ее живот слегка приподнялся, когда она украдкой вздохнула. Следующими были брюки. Я смотрел, как ее белые волосы рассыпались по плечам, когда она выскользнула из них. Ее спина выпрямилась, снова повернувшись ко мне лицом. Мой рот приоткрылся под маской, когда мои глаза в замедленной съемке следили за ее изгибами, ее впадинами и неизведанными местами, которые мой рот не посещал.

Под ожерельем, которое я ей подарил, ее грудь поднималась и опускалась, когда ее глаза встретились с моими. Я оторвал свой взгляд и опустил его вниз по ее телу, остановившись на впадине ее тазовой кости. Я закрыл глаза. Снова открыл их. Мое зрение теперь было размытым, но все еще горело из-за пластыря на ее бедре.

И что скрывалось за этим.

Я сморгнул их обратно перед собой, сделал шаг вперед и встал перед ней. Затем я упал на колени. Фэллон напряглась, когда я снял пластырь. А под ним темная форма полумесяца подчеркивала ее бледную кожу.

Правда снова обрушилась на меня, напоминая, что все, что я сделал сегодня вечером, было ради нее. Я никогда не мог сказать ей. Я никогда никому не мог рассказать.

Разрушение проклятия не было первым делом. Фэллон была на первом месте. И они убьют меня за то, что я сделал, если когда-нибудь узнают, что знаю я. Снова и снова, я бы сделал это снова и снова. Я хотел содрать шрам со своей ладони, заменить его новым. Тот, который никогда не заживет, так что я всегда буду чувствовать это страдание.

Таким образом, я мог вспомнить, как она заставляла меня чувствовать себя человеком, а не монстром.

Фэллон откинулась назад и села на край кровати, положила мою голову себе на колени и запустила пальцы в мои волосы. Я поцеловал ее родинку, одновременно ненавидя и любя ее. Желая избавить ее от