Слеза Рода - Андрей Александрович Васильев

Не стал я прощальный подарок Каменной Девы оставлять в доме, где ночевал, прихватил и его, и документы с собой, а после сложил в купленный на первой же попавшейся заправке немудреный рюкзак. Кто знает, что будет, когда я вернусь обратно? Может, Марина, не дожидаясь меня, рванет в Дубай, решив, что хватит с нее родных осин. Ванна и паштет оказали свое терапевтическое воздействие, недавний непрерывный стресс девочку отпустил, и я утром завтракал совсем с другой Мариной, не сильно похожей на ту, которая накануне вышла из пещеры. А что будет к вечеру? Потому совершенно не удивлюсь, если папаша Белозеров ошибся и меня уже сегодня завернут не то что при входе в дом, а еще на въезде в поселок. Барахло, которое осталось в походном рюкзаке, мне не сильно жалко, я бы все равно его в Москву не попер. А вот личные вещи, документы и небесное железо — это серьезно.

— И хорошо, что медь, — деловито заметил колдун. — Она податливее железа, работать с ней проще, да и тебе, выходит, сподручнее. Давай сюда. Да не трухай, паря, не надо. Как ты со мной, так и я с тобой.

Я глянул на него и понял — нечего тут бояться. Да и то — ему это железо на кой? Чего он с ним делать станет? Кабы золото — еще ладно, а медь, пусть даже и такая…

— Сиди, пей чай, — велел мне Поревин, убирая мешочек с заветным металлом в карман серого пиджака, который он натянул на себя. Забавно, кстати — хрестоматийный такой деревенский старичок получился, в трениках с «пузырями» на коленях, фуфайке и в пиджаке. Только капитанской фуражки не хватает. — Я скоро.

И ушел. Куда, зачем — неясно, но не за ним же бежать? Сказано ждать — будем ждать.

Вернулся он только через полчаса и положил мешок, на глаз такой же, как и был, передо мной.

— Забирай. Пули лить не умею, не обессудь, но, думаю, в белокаменной мастера найдутся. А вот за то, что гамадрилу они теперь точно возьмут, поручусь.

— Гамадрилу? — уточнил я, но больше так, для приличия. На деле я уже понял, что он имеет в виду.

— Не дуркуй. Голема твоего, — проворчал старик. — Небесный металл сам по себе силу немалую имеет, а с тем заклятьем, что на него Кузьминична наложила, она удвоилась. В лоб или сердце засадишь — смерть верная, а если в мясо угодишь — что огонь, жечь тело станет до той поры, пока в нем пуля сидит. Сам решай, как тебе убить эту оглоблю приятнее — сразу или чтобы помучился. Угодил ли?

— Ух ты! — проникся я и погладил мешковину ладонью. — Угодили — не то слово!

— И для вурдалачьего племени теперь эта медь верная погибель, так Кузьминична сказала, — добавил колдун. — Побочный эффект. Только вот что…

— Что? — чуть напрягся я.

— Если прибьешь верзилу, один слиток золота и мандрагыр из награды ведьме достаться должен, — вздохнул Поревин. — Такая была ее цена. Торговался как мог, но с этим бабьем легче себе руки до локтя сгрызть, чем на своем настоять.

— Не вопрос, — мигом ответил я. — Второй слиток, не обессудь, мой, а вот деньги мы напополам распилим.

— Чегой-то?

— Шабашников наймешь, ремонт в доме сделаешь, — объяснил я. — А то и правда он у тебя весь покосился.

— Ладно, чего делить шкуру неубитого медведя, — похлопал меня по плечу колдун. — Все, машину вызывай, а то и впрямь только к сумеркам на кладбище попадешь.

Он вышел меня проводить до калитки и, когда к ней уже подъехало вызванное такси, произнес:

— Не забудь с шаманами поговорить в Москве. Не думаю, что их у вас там много. Настоящих, имеется в виду, а не шаромыжников из телевизора.

— Зачем? — уточнил я.

— Экий ты глупо́й. Аркашка, поганец, Мискува убил, верно?

— Верно.

— И что теперь?

— А что теперь?

— И вправду обалдуй! — возмутился колдун, а после недоверчиво глянул на меня. — Стой-ка. Ты впрямь не понимаешь, о чем я?

— Нет. — Я подал знак таксисту, мол, сейчас-сейчас.

— Эх, молодежь! — всплеснул руками старик. — Мискув был шаман, причем не просто так, в которого дух таежный или горный вошел и выходить отказался, а родовой. Наследственный, понимаешь? Его просто так, без последствий, убить нельзя. Вот если после обряда, специальным заговоренным ножом грудь вспороть, сердце вынуть и на костре его сжечь, тогда да, может, и пронесет. И то не поручусь. Но вот так, пулями, только тело прибьешь, а дух — шиш! Потому Аркашка твой вместе с кладом такое проклятье на свою голову заполучил — что ты! Я даже точно не знаю, какие именно напасти на него сейчас сыплются — может, он заживо гнить начал, может, сны его терзают, да такие, что седым проснешься, может, смрад от тела идет жуткий, который никто из рядом стоящих выдержать не сможет. Одно скажу точно — чем дальше, тем ему будет хуже. Так что без шамана, причем очень сильного, от этой напасти не избавишься, только он посмертную кару Мискува от него отведет. И то не факт, что кто-то согласится на себя такой груз принять. Опять же — не любят шаманы тех, кто убивает их собратьев, потому ни на Урале, ни на Алтае, ни на Кольском рад паскуднику никто не будет. Скорее, в жертву принесут, чем помогут. А вот в Москве — кто знает? У вас там царство денег, может, найдется какой двурушник. И времени у бывшего дружка твоего всего ничего осталось, недели две, не больше. Потом сожжет его проклятие — сначала душу, после тело.

— Я понял. — Ощутил, как в душе зажегся маленький огонек, означавший одно — теперь у меня есть теплый след, по которому можно идти. — Спасибо тебе, Геннадий Мефодьевич. Если свезет и жив останусь — сообщу, чем все кончилось. А то и в гости на будущий год заеду.

— Ага, как же, — усмехнулся старик. — Я, когда молодой был, тоже кажен год своему бате сулил, что об следующее лето на покосе помогу. Угадай — хоть раз приехал? То-то и оно. Все, бывай.

— До встречи, — я обнял деда. — А про Матвея