Опасные манипуляции - Роман Феликсович Путилов

— Наташа, не груби, тебе не идет.

— …

— Говорят, у вас в палате ночью что-то случилось… — я ткнула в несколько комочков земли, лежащих возле кровати — ногам не больно?

— …

— Наташ, представь, если упадет вот этот горшок — я ткнула пальцем в куст алоэ, сидящий в глиняном горшке, размером с ведро, и солидно занявшем добрую треть подоконника над головой девушки: — Мы, наверное, через три дня рис с изюмом и блины будем есть на твоих поминках… Подумай об этом.

Поток приглушенных ругательств, которыми Наташа вносила живость в нашу беседу, внезапно прервался. Обдумав мою последнюю фразу, одноклассница выдавила:

— Я расскажу…

— Наташ, ты же умная, я к твоей палате не подходила. Тебя после таких фантазий в дурдом отправят на обследование. А я сейчас позвоню маме, и скажу, что я вчера под лекарствами была, а сегодня вспомнила, как ты меня нарочно столкнула с лестницы, перед этим крикнув, что убьешь меня. Как ты думаешь, чья история правдоподобней?

— Но как…

— Методика Шаолиня, Наташа, настоящего Шаолиня. Ну ладно, мы отвлеклись. Я тебя хорошо знаю, ты не отступаешь — решила я немного подольстить — поэтому, я тебе шансов больше не дам. Либо мы с тобой сейчас миримся и прекращаем наш конфликт, либо в следующей раз на тебя, не маленький кустик на ноги, а кирпич в голову упадет…

Наташа действительно была девушкой умной, подумав пару минут, она скривила рот в подобии улыбки:

— Хорошо, давай попробуем…

— Наташа, а сейчас серьезно, подругами мы не станем, но зла я тебе не желаю. Если ты сейчас скажешь, что у нас с тобой мир, а сама затаишь зло или что-то замыслишь, то скоро узнаешь, смогу ли я это почувствовать или нет. Давай, выздоравливай.

На пороге палаты я обернулась:

— Задняя парта моя…

Девушка закатила глаза и ничего не ответила.

На следующий день меня выписали из больницы, Наташа в школе появилась через десять дней. Не скажу, что мы с ней стали дружны, но отношения были вполне корректные, и больше столкновений у нас не было.

Глава шестая

Черная метка

Я вошла в квартиру, удивилась царившей в помещении тишине. Обычно мама в это время дома. Ну и ладно. Я люблю быть дома одна. Мне кажется, что самое большое счастье человека — иметь свой дом, большой, светлый, теплый. К сожалению ни своего дома, ни своей комнаты у меня нет.

Я разделась, вошла в комнату, которую делила вместе с сестрой и остолбенела.

Покрывало моей постели было откинуто в сторону, на белоснежной простыне жирными мазками расплылись грязные следы чьей-то обуви, несколько книг, сброшенных с книжной полки, валялись на кровати и на полу, бессильно распахнув беззащитные страницы, как крылья убитых птиц. Я зарычала от ярости, с большим трудом удержав себя от необдуманных поступков.

Время до вечера тянулось бесконечно медленно. Я механически делала уроки, стараясь не смотреть в сторону разоренной постели.

Первым пришел отец, заглянул в мою комнату, ничего не сказав, вышел на кухню, где загремел посудой. Когда стало смеркаться, снова хлопнула дверь, квартиру наполнили возбужденные голоса, пришла мама и Стелла. Я подождала несколько минут, вышла в кухню. Отец сидел в зале перед телевизором, мама на кухне что-то резала за обеденным столом, Стелла, увлеченно подпрыгивая на месте, что-то вещала. Её иссиня-черный хвост прямых волос удобно лег в мою ладонь, я резко дернула его, и второй рукой подправляя траекторию движения, погнала сестру к моей кровати. Визжать она начала, уже, будучи в нашей комнате. Когда в помещение ворвались обескураженные родители, я увлеченно возила лицо Стеллы по засохшим ошмёткам грязи в моей постели.

Я не слышала, что кричали за моей спиной, а упивалась растерянным визгом сестры, когда сильный толчок отбросил меня в сторону. Обернувшись, я встретилась с бешеным взглядом отца:

— Ты что творишь?

— Воспитываю дрянь, которую ты вырастил.

— …

— Или, может быть, это ты залез в обуви в мою постель? Взгляни, это твои следы?

Отец бросил взгляд на моё ложе, но это его абсолютно не обескуражило:

— Маленький ребенок случайно…

Я оборвала его:

— Маленькому ребенку тринадцатый год, случайно сделать это невозможно. Если этот ребенок до сих пор не понимает, что можно делать, а чего нельзя — этого ребенка надо лечить. А если ты его не лечишь — значит тебя все устраивает.

— Ты кто такая, чтобы мне указывать?

— Я здесь живу, и хочу, чтобы меня никто не трогал.

— Ты живешь в моей квартире и поэтому…

— Эту квартиру дало государство, мои здесь девять квадратных метров…

Хлесткая пощечина обожгла лицо, от сильного удара мужской руки голова мотнулась, цветные круги неторопливо закружили перед глазами. Я оперлась на шкаф, помотала головой, с трудом восстановив зрение. Отец продолжал стоять напротив, с интересом меня рассматривая. На мое тело привычно накатывало оцепенение, охватывающие меня всякий раз, когда я ругалась с отцом. А над головой его зло посверкивала маленькая черная искорка. Наверное, если бы не удар в голову и навалившиеся на меня проблемы со зрением, я бы ее никогда не заметила. Мне было очень плохо, голова кружилась, тело было ватным, мысли метались в черепной коробке, мешая сосредоточиться. А тут еще снизу желудка покатилась тошнота.

Я качнулась вперед, затратив все силы, чтобы обуздать рвотный позыв. Отец, верно поняв мою проблему, брезгливо отстранился. Очевидно, в это мгновение он потерял концентрацию, в голове у меня прояснилось и я со всей, накопившейся за много лет, злостью мысленно сдавила эту искорку. И не поверила тому, что произошло. Только что, высокомерно переливающаяся над отцовской головой, искорка на мгновение сжалась, затем ярко вспыхнула и исчезла. Давление в моей голове мгновенно ослабло, я задышала полной грудью. Отец замер, недоуменно покрутил головой, затем повернулся, и как-то сгорбившись, вышел из комнаты. Стелла, прятавшаяся за шкафом, в ожидании традиционного приведения меня к покорности, удивленно выглянула из своего убежища, затем испуганно вжав голову в плечи и растерянно восклицая: «папа,