Светлые века - Йен Р. Маклауд

одетым существом лишь недолго смотрели друг на друга. Затем он удалился, шурша по ковру, и когда щелкнула дверь, закрываясь, я рухнул в сон, как будто упал меж ветвями гигантского дерева прямиком в дебри сумеречного леса.

Рождественским утром коридоры Уолкот-хауса наполнились изумленным смехом. «Он приходил? Вы его видели?» Я вывалил содержимое наполненного ботинка на кровать, и оно поразило своей роскошью. Блокнот с серебряным корешком. Перьевая ручка в коробке. Шоколад. Повсюду носились дети, которые не спали так долго, что к ним приставили вторую смену нянь; мальчики в бронзовых кирасах, девочки в серебряных тиарах. В Браунхите и Истерли редко рассказывали легенду про Владыку Бесчинства, который спускается с луны в канун Рождества, одетый в плащ из листвы, и приносит яблоки и орехи в подарок, а вот в Уолкот-хаусе этот мифический персонаж обрел плоть и кровь. Многие обнаружили на ковриках сухие листья, почувствовали запах древесного дыма или мельком увидели серый силуэт, сопровождаемый шелестом. Снаружи на нетронутом снегу самых высоких крыш виднелись следы в форме полумесяцев. Я посмотрел на них из своего окна и предположил, что какой-то слуга рискнул жизнью ради этих отпечатков – впрочем, в Уолкот-хаусе было трудно судить о том, что случилось на самом деле. Гости улыбались при виде озадаченной физиономии чужака, который бродил тут и там, сонный, но чисто выбритый и в накрахмаленном новом костюме. Да, к ним тоже ночью приходил Повелитель Минувших времен года, о котором знают дети, а взрослые-то понимают, что это сам вельграндмастер явился дарить мечты, пусть у него множество других забот. Орехи были золотыми. В роли яблок выступали серебряные футлярчики для ароматических шариков. Женщины получили духи и браслеты с инициалами, выложенными из крошечных драгоценных камней. Мужчины – сигары. Также изысканно украшенные щетки для волос, если адресат не щеголял заметной лысиной. Я вспомнил, как блестели глаза в прорезях маски из коры старого дерева. Аккуратный и вдумчивый выбор подарков подтверждали ручка и блокнот, которые получил я сам; это одновременно приятно удивляло и вызывало дрожь.

– Могла бы предупредить, – сказала я Анне, когда она, наконец, вышла из своей комнаты в накрахмаленном синем платье, таком же новом, как и мой собственный наряд. Она вымыла волосы и уложила с помощью заколок из черного дерева, усыпанных блестящими камешками. Я догадался, что это подарки из ее собственного чулка.

– Предполагается, что Уолкот – обитель сюрпризов. Кроме того… – она огляделась по сторонам. – Не сомневаюсь, ты же не такой дурак, чтобы оставить кое-что без присмотра – верно, Робби?

Гости со всего дома поспешили на запахи бекона и изысканных специй – туда, где что-то тихонько шкворчало, – и нам пришлось идти против течения.

– Сэди и тебя сюда водила?

Мы стояли вдвоем в конце верхнего коридора центрального крыла, уставившись на пустую желтовато-зеленую стену.

Анна кивнула.

– Она взяла меня с собой, когда я впервые приехала сюда из Сент-Джудса. Думаю, она поступает так с большинством людей, на которых хочет произвести впечатление.

Я погладил гладкую поверхность.

– Я был уверен, что это то самое место…

– О, ты не ошибся.

Она присела на корточки, чтобы осмотреть цельную деревянную обшивку. Когда ее волосы были вот так подняты наверх, на шее над белым воротничком платья виднелся серебристый пушок. От нее пахло по-другому – чрезмерной чистотой, – и я, наклонившись и ощутив этот запах, изумился собственной былой и глупой уверенности в том, что в Истерли она осталась прежней. Затем Анна что-то пробормотала. То ли перезвон часов, то ли песенка колокольчика – и на стене, как будто сквозь метель, проступили очертания двери. Я потянулся к ней, но все тут же исчезло. Анна повторила мелодичную фразу, что-то к ней добавив. На этот раз дверь возникла отчетливее, однако вновь пропала. Мне показалось – я будто услышал, – как что-то захлопнулось со скрежетом.

Анна встала и оперлась рукой о стену. Я подумал, что она собирается попробовать что-нибудь еще, но она просто отдыхала.

– У тебя получится?

– Я не знаю. – Она перевела дыхание. – Уолкот – это не какой-нибудь обычный дом. Эта дверь преграждает путь к одной из тайн великой гильдии. И я проголодалась. Давай что-нибудь съедим, ладно?

Завтрак подавали в том же помещении, что и летом. Гости общались, размахивая вилками во время беседы, улыбались и вытирали сок с лиц белыми салфетками размером с простыню, в то время как из окон лилось сияние заснеженных садов. В зал залетело несколько птичек с рождественского дерева. Они порхали в поисках объедков, и щебет, шелест крыльев умножали шум.

«Очередной-найденыш-Сэди». Не то чтобы кто-то сказал это вслух, пока я сооружал на своей тарелке гору из омлета с грибами, из которой торчала сосиска, но взгляды были весьма красноречивыми. Я же, как ни крути, летом получил свою минуту славы. «Найденыша» приглашали, опекали, выставляли напоказ и пародировали. А потом отсылали прочь. До чего же она очаровательная и скандальная, эта новая выходка дражайшей Сэди: пригласить одно из своих мимолетных увлечений на собственную свадьбу.

Многие из молодых гостей побывали – или утверждали, что побывали, – возле Капеллы защитников в тот вечер, когда вышмастер Джордж обрушил ее песней. «Вы же с ним знакомы, верно? Он всегда был таким…» С точки зрения этой публики, попивающей кофе и мудро посмеивающейся по поводу ночного визита Владыки Бесчинства, вышмастер Джордж Суэйлклифф, узник далекого гильдейского дворца, чье имя превратилось в пароль обездоленных, был все равно что мертв. И потому они обратили свой взгляд на Анну Уинтерс, а может, никогда его не отводили. О чем они догадались? Как много знали? Несомненно, история с разрушением Капеллы защитников была весьма странной, и вряд ли Сэди ни с кем не поделилась своими догадками. Но вот она, Анна Уинтерс, – воскресла перед свадьбой подруги, совсем как в сказке. И как в былые времена, их медленно и неумолимо потянуло к ней. Мистрис Саммертон была права, подумал я, наблюдая, как люди стараются прикоснуться к Анне и на их лицах расцветают улыбки. Анна могла бы продолжать в том же духе, несмотря ни на какие происшествия. Пожалуй, этим блаженным рождественским утром единственной несообразной деталью общей картины была сама Анна Уинтерс. Она изменилась и не изменилась одновременно. Стала другой и осталась прежней. Та Анна, которую я видел сейчас – силуэт на фоне сияющего окна, – казалась более хрупкой и призрачной. В прошлом в подобной ситуации, оказавшись в центре внимания, она могла бы в полной мере воспользоваться шансом стать той, кем ее хотели видеть эти люди. Но сейчас