Земля мечты. Последний сребреник - Джеймс Блэйлок

– Эта линия у тебя на лице, – сказала она. – Кто это с тобой сделал?

Линия, подумал Эндрю. Конечно. Значит, она не сошла с ума.

– Никто этого со мной не делал, – ответил он. – Я читал книгу о шизофрениках. До чего же странное и пугающее дело – симметрия лиц. Правда. И вот…

– Книги. Никаких книг ты не читал. Кто-то сделал это с тобой, а ты даже не догадываешься почему. Ты как ребенок. Скажи мне. Кто это сделал? Она жирная – эта линия? Должна быть жирной.

Эндрю снова начал закипать. Кто она такая, чтобы называть его ребенком? Она чуть с ума не сходит, видя эту линию у него на носу, но при этом ребенком называет его. Правда, утром она дала ему две тысячи долларов, разве нет? Он задумался об этих деньгах у него в кармане, о ящике с алкоголем, о шансах выудить у нее еще тысчонку через несколько дней, после того как он представит ей французского шефа из Лонг-Бича. Лучше было попридержать свою гордыню. Старики нередко наносят людям оскорбления, даже не подозревая, что кто-то воспринимает эти оскорбления всерьез. И, ко всему прочему, она ведь была права, разве нет?

– Мистер Пенниман, – сказал он. – Да, эта линия жирная. Я собираюсь ее смыть.

– Пенниман!

– Да. Сыграл со мной этакую шутку. Четверть доллара, измазанные карандашным грифелем. Очень смешно. Детские шуточки. Мы с ним валяли дурака на веранде.

– Да. Серебряная монетка в четверть доллара.

Эндрю уставился на нее, на него накатила волна каких-то совершенно новых эмоций, почти накрыла его с головой.

– Как вы узнали?

Она отмахнулась от его вопроса.

– Узнала, и все. Держись от него подальше. Все, что он тебе говорит, насыщено смыслом. Люди вроде Пеннимана не ведут пустых разговоров. Теперь я знаю, кто он такой. Поверь мне на слово и не приближайся к нему. И вот тебе, – сказала она, обмакнув салфетку в стакан с водой на столике рядом с ее кроватью. – Попробуй – удастся ли тебе стереть это с лица.

Эндрю улыбнулся и взял салфетку. Разыграй ее, подумал он. Ничего не говори. Он принялся стирать линию с лица, потом посмотрел на испачканную салфетку, затем в зеркало над туалетным столиком и стер остатки, после чего поблагодарил тетушку Наоми, протянул ей салфетку и развернулся, собираясь уходить.

– Постой, – сказала он, впившись взглядом в его лицо. – Окажи мне огромную услугу. Сможешь?

– Что угодно, – ответил он.

– Принеси мне старую серебряную ложку из буфета для фарфора. Ту, которую Роза называет свиной ложкой.

Озадаченный Эндрю поспешил вниз по лестнице и через минуту вернулся с ложкой.

– Я хочу подарить эту ложку.

– Розе? – спросил Эндрю.

– Нет, тебе. Несмотря на наши разногласия, я очень даже уверена, что ты – человек чести. Слушай меня внимательно. Эта ложка теперь принадлежит тебе. Она долго принадлежала мне, но теперь я отказываюсь от нее. Она принадлежит тебе. Ты хочешь, чтобы она была твоей?

Эндрю моргнул, глядя на нее. По правде говоря, он не очень хотел владеть этой ложкой. У нее была странная история, и она представляла собой умеренно интересную реликвию, но вряд ли чего-то стоила. Просто собирала пыль. Он поднес ее к свету и уставился на изящные бороздки на вогнутой поверхности. Они, казалось, переходили на черенок ложки, где размер знаков уменьшался, вытягиваясь к концу. Ложка была довольно тонкой, ее вполне можно было согнуть двумя пальцами. Серебро было теплым, почти горячим, но объяснялось это тем, что горячими были его руки, подумал он. Занятная была ложечка. Она всегда очаровывала его. Он держал ложку в руке, и она чуть ли не казалась ему волшебной палочкой. Он вдруг понял, что не хочет с ней расставаться. Что хочет ее сохранить. И почти с такой же неожиданностью он ощутил огромную усталость. А как иначе – он же не спал полночи, а потом проснулся с рассветом. И спина у него плохо сгибалась. Горячий душ ему не помешает. Напротив, освежит.

– Я бы хотел, чтобы она была моей, – сказал он. – Я ее положу назад в буфет.

– Благослови тебя господь, – улыбнулась ему тетушка Наоми одной из своих редких улыбок. Улыбка была еще и искренней. Неожиданно Эндрю почувствовал к ней расположенность, одновременно удивляясь налету грусти, приправлявшей ее улыбку. Это особенность возраста, догадался он. Что ж, печаль всегда будет приправлять твою улыбку, когда ты стоишь на пороге могилы. Это была тоска – и есть тоска – по ушедшему времени. Эта ложка вызывала у тетушки Наоми приятные воспоминания. Это все, что осталось у нее от покойного мужа, если не считать, конечно, денег. Последнее, что ее связывало с фермой в Айове. Она внезапно понизила голос и сказала:

– Но на твоем месте я бы не стала класть ее назад в буфет. Я бы нашла для нее более безопасное место. На самом деле она гораздо дороже, чем ты думаешь… она очень-очень старая. В некотором смысле она даст тебе знать о своей стоимости. Сам увидишь. А пока положи ее куда-нибудь в безопасное место.

Эндрю улыбнулся ей. Теперь она обретала какие-то мистические свойства в его глазах.

– Она у меня будет в безопасности, как дар божий, – сказал он. А потом, услышав, что Роза зовет его снизу, он приподнял несуществующую шляпу, прощаясь с тетушкой Наоми, и вышел на площадку. Запутавшийся во всех этих тайнах, ложку он засунул в карман. Он был на полпути вниз, когда ему пришло в голову, что Наоми могла слышать его разговор с Пенниманом на веранде. Они оба ахнули, когда увидели серебряный четвертак. Наверняка слышала. В конечном счете она не обладала сокровенным знанием, просто хотела произвести на него такое впечатление.

Роза стояла в гостиной с телефонной трубкой в руке. Это был междугородный звонок – из Ванкувера. Эндрю, озадаченный, взял трубку, предполагая услышать в ней голос Пиккетта.

Но звонил не Пиккетт. Звонил человек, который назвался Август Пфенниг – дилер, занимавшийся монетами, книгами и антикварными вещами, звонил он из своего магазина на набережной. Он спросил, не из айовских ли он Ванбергенов и не связан ли он узами брака с айовскими Зволенветерами, а когда Эндрю на оба вопроса ответил положительно, Пфенниг вздохнул с облегчением, словно наконец-то нашел то, что давно искал. Фамилия этого человека была смутно знакома Эндрю, он ее встречал где-то, может быть, в журнальных статьях, и запомнил из-за необычности звучания.