Молчание Сабрины - Владимир Торин

Фортт. – Одно из двух: либо кукольнику стало откровенно лень вести учет должным образом, либо учет вести было попросту не о чем! Если судить по датам, последнюю куклу у него купили, когда я еще был глупым ребенком и играл с деревянным пароходиком!

– Только давай без преувеличений, – проворчал Гуффин. – Преувеличения – для дураков!

– Ладно-ладно! Когда у Гудвина купили последнюю куклу, я то ли был в пабе, то ли валялся под пабом, то ли отсыпался после паба, то ли в паб как раз собирался. Но это все равно было давненько. Не последний паб, так сказать.

– А какой? «Пустобрёх»?

– До него. Еще до того, как повесился дядюшка Букки, а я поссорился с дядюшкой Джеральдом и решил больше никогда не быть добряком. Кажется, это был паб «Старая, мерзкая, злобная теща, которая мечтает придушить тебя, пока ты спишь, так что ни за что не смыкай глаз, дружок».

– Так давно? – поразился Гуффин, пристально рассматривая пуговицы на платье куклы. – Когда мы в последний раз были в «Старой, мерзкой, злобной теще, которая мечтает придушить тебя, пока ты спишь, так что ни за что не смыкай глаз, дружок»? Прошлой осенью? Позапрошлой?

– Где-то так. – Фортт сморщил лоб, припоминая. – Его ведь закрыли. Слыхал, старая грымза таки добилась своего и задушила зятя-трактирщика подушкой. А жаль – приятное было местечко.

– Да, жаль. – Гуффин был искренен, казалось, впервые за этот вечер.

Поскребя одну из пуговиц на зеленом платье длинным нестриженным ногтем, шут хмыкнул и, оставив куклу в покое, с ловкостью одноногого однорукого горбуна забрался на стойку. А затем принялся тыкать зонтиком в кассовый аппарат, пытаясь его открыть. Древний механизм поначалу давал достойный отпор, но в итоге все же поддался… Пустота внутри разочаровала шута, но, видимо, он не сильно-то и надеялся на что-то.

Манера Улыбаться начал расхаживать по стойке, словно по мосткам над сценой, пошатываясь и маневрируя между звонком и свечой. В пыли на стойке при этом оставались следы от его ног, по полу и по потолку прыгала тень в пальто.

– Талли Брекенбок устал ждать, пока вы, мистер должник, – он вновь обратился к невидимому кукольнику, – явитесь с замечательным и прекраснодушным намерением все вернуть! Ну что же ты за персонаж такой? – добавил Гуффин оскорбленно, как будто были задеты его личные чувства. – Может, хватит уже поступать шаблонно? Брать долг и не заботиться о том, чтобы его отдать, пока парочка неприятных типов не заявится в гости и не позвонит в дверь. – Для убедительности Манера Улыбаться наступил на звонок, словно на механическую педаль. – Почему просто было не вернуть денежки Талли Брекенбоку? Я не понимаю… Или ты думал, что Брекенбок забудет? Что он простит? Так вот, всем известно, что злобный шут Талли Брекенбок никогда ничего не прощает и не забывает. Разве что прощает себе жестокое обращение с актерами, а забывает он лишь нас покормить, но это ведь не относится к вашему с ним делу!

– Кукольник! – взял слово Фортт. – Ты слышишь?! Если ты не покажешься вот прямо сейчас же, мы берем дело в свои руки! А мы на руки не особо чисты! – Пустое Место положил тетрадь на стойку и для пущей наглядности ткнул вверх обе ладони – судя по их черноте, он долгое время подрабатывал на должности чужих рук, тягающих угли прямо из огня.

– Ты ведь понимаешь, что это значит, кукольник?! – добавил Гуффин.

– Мы заберем всю твою лавку! – важно заявил Фортт.

– Ну, это ты, конечно, загнул! – Манера Улыбаться глянул на Пустое Место, как на умалишенного. – Она ведь большая! Мы ее не утащим! – После чего вновь задрал голову – почему-то шутам казалось, что хозяин лавки прячется где-то над ними. – Кукольник, мы просто заберем все, что нам понравится!

Фортт поспешно согласился:

– Да, мы заберем все, что нам понравится!

– Ты забыл, что я говорил о дурацком эхо?

– Прости.

– Шуты не извиняются.

– Да. Прости…

Манера Улыбаться неодобрительно покосился на Пустое Место и продолжил угрожать пустой лавке:

– Кукольник, я не шучу! – Он топнул по стойке, поднимая пыль. – Мы заберем все, что нам понравится! И я уже кое-что присмотрел!

– Я тоже! – добавил Фортт. – Мы думаем об одном и том же?!

Гуффин спрыгнул на пол, задев свечу и едва не смахнув в огонь всю лавку.

– Ну разумеется! – воскликнул он задиристо. – Что здесь еще брать? Давай скажем одновременно!

– Давай!

– Зеленая кукла! – сказал Гуффин.

– Звонок на стойке! – сказал Фортт.

– Что? – удивился один.

– Что? – вторил ему другой.

– Какой еще звонок? – презрительно скривился Гуффин. – Какой от него прок? Другое дело – кукла! Она полезна!

– Полезна-бесполезна! Она же даже не живая! Ты что, не видишь? Наверное, она сломана или еще что…

– Уверен, Брекенбок что-нибудь придумает, – важно заявил Гуффин. – Говорят, его покойный папаша тоже был кукольником.

Фортт задумчиво покивал.

– Это многое объясняет. Теперь ясно, отчего он так ненавидит их братию. Но почему ты считаешь, что кукла будет полезна?

– Погляди на нее! Нет, ты погляди! – Гуффин продолжал стоять на своем при том, что никто с ним по сути и не спорил. – Рыжие волосы, мерзкое, отвратительное зе-ле-ное платье. А пуговицы!.. Ты погляди, сколько их на ней, погляди, какие они! Да за каждую такую пуговицу на Рынке-в-сером-колодце можно выручить не то что шатер, а целый фургон, а если сторговаться, то еще и клячу добавят! Каждая такая пуговица стоит пяти долгов Гудвина!

Фортт придирчиво оценил пуговицы – он в них мало что смыслил.

– Зачем Гудвину вообще тогда было занимать денежки, раз у него тут такое богатство?

– А мне почем знать, что творится в его кукольницкой голове? Может, тот, кто заказал у него куклу, – какой-то богач…

– Раз ты говоришь, что пуговички дорогие, – осторожно начал Пустое Место, – мы можем, – он перешел на шепот, – отрезать их и… оставить себе. Поделим поровну, Брекенбок ничего не узнает… Это же целое состояние!

– Ничего мы не будем себе брать! – Гуффин отвесил приятелю подзатыльник, отчего котелок последнего слетел на пол. – Если Талли Брекенбок пронюхает