Замечательный предел - Макс Фрай

(тот, на чьей ноге дрыхнет пёстрая кошка) говорит: «Мне снова приснился поезд, увозивший меня из несбывшейся вероятности. Но в кои-то веки это был не кошмар. В этом сне я был не растерянным пассажиром, который, утратив судьбу и память, мается дурью и стаканами пьёт коньяк в смутной надежде, что скоро от него ничего не останется, в смутном же ужасе, что вообще ни от чего не останется ни хрена. А машинистом. Таким, знаешь, опытным железнодорожником с крепкими нервами, которому не до маеты и забвения, у него есть маршрут, расписание, пульт управления, лампочки, рычаги, регулятор давления и что там бывает ещё. Мне так понравилось, слушай! Аж наяву захотелось попробовать». А второй, невысокий, смуглый, с пышной копной невесомых серебристых волос, обнимает его и смеётся: «Ну так возьми и попробуй, кто ж тебе не даёт».

Вильнюс, сентябрь 2022

Дана смешивает коктейль под названием «Синька» (за вечер уже восьмой). Это её давнее изобретение – обычный джин-тоник, плюс «Блю Кюрасао» (не ликёр, а просто сироп). Вкус джин-тоника от сиропа не портится, благо много не надо, буквально нескольких капель достаточно для получения синевы. Артур режет хлеб и греет духовку, значит, скоро будут сырные сухари. Куница Артемий гоняет по полу круглую жёлтую сливу; собственно, сразу три. Кот Раусфомштранд хотел бы составить ему компанию, но не может, он занят: в «Крепость» наконец-то пришли марсиане, значит, надо всё бросить и у Нади на коленях лежать, потому что беда с этой Надей, никогда не знаешь, через сколько снов-пробуждений она снова вернётся и надолго ли с нами останется; наверное, надо выучить человеческую астрономию, чтобы полный цикл её оборотов вокруг «Крепости» правильно рассчитать. Отто балансирует на стремянке, практически упираясь головой в потолок, он фотографирует отражение старика Три Шакала, которое, как оказалось, именно с этого ракурса наиболее удачно двоится и распадается, шикарная выйдет серия, если упросить всех по очереди постоять перед этим окном. Тим и Юрате сидят в обнимку, уткнувшись в её телефон, и она торжествующе шепчет: «Видишь, ничего никуда не девалось, есть нормальные новые книги, это только на виду лежит одна мертвечина, ино ещё побредём». Самуил в наушниках слушает запись Наиры, которая (тщетно) пытается сделать вид, будто ей всё равно, что он скажет, и, самое главное, попросит ли послушать ещё. Миша и Томас играют в нарды, как в старые (невозможные) времена, и Томас ощущает себя почти в «Исландии», пока кубики катятся по доске, а Миша (азартный Ловец Анн Хари) смотрит на них с таким отчаянным выражением, словно может сейчас проиграть или выиграть целое состояние, а не символический евроцент. Айтишники Симон и Степан, которые нынче так заработались, что ничего не ели с самого завтрака, делят милосердно выданный Даной последний вчерашний гамбургер в синей обёртке с причудливыми узорами, свежий и сочный, как будто его приготовили час назад. Ювелир Каралис (Борджиа) с начала весны не был в «Крепости» и теперь с восторгом настоящего неофита разглядывает обстановку, особенно разрисованный разноцветными рыбами потолок. Старуха Мальвина в длинном алом бархатном платье (ей Надя! из настоящего Лондона! привезла!) неподвижно сидит на стуле с блаженной улыбкой, привыкает к роли царицы мира и планирует на будущее великие царственные дела. Кресло в дальнем углу пустует, там недавно сидел Свидетель-Поэт, он выпил синий джин-тоник, выкурил две сигареты, сунул в банку десятку и незаметно вышел, в смысле проснулся неведомо где, довольный (надеюсь) своим сновидением, а с точки зрения наблюдательной, глаз с него не сводившей Даны, как в фантастическом фильме исчез. Но все остальные на месте, включая соседа Андрея, который вернулся с Корсики (и, как ни странно, этому рад). Просто он сейчас в коридоре разбирается с лампой, там давным-давно пора патрон поменять.

Счастье – это когда все дома, – думает Дана. – Мама часто так говорила, бесила меня ужасно. Типа, чтобы не сделать её несчастной, все должны, как гвоздями прибитые, дома сидеть. Но мне-то уж точно никто ничего не должен. Просто иногда так само получается: все, кто мне дорог, собираются в «Крепости». И это так похоже на счастье, что вероятно оно и есть.

* * *

– Кто хотел ещё одну «Синьку»? – спросила Дана. – Можете забирать.

Самуил снял наушники, прикоснулся к плечу Наиры. Сказал:

– Очень круто. А есть ещё? А можно где-то купить все ваши записи? И на каком носителе? Только, пожалуйста, не посылай меня в интернет. Я – этот… Тимка, напомни, как в старину назывались люди, которые ненавидели технику?

– Луддиты! – дружным хором подсказали Дана, Миша, Юрате и Надя. А Тим ничего не ответил, он даже вопрос не услышал, так увлечённо читал.

Наира просияла:

– Не пошлю тебя в интернет. Могу весь концерт записать на флешку. Ты её сам в компьютер воткнёшь?

– Тимка воткнёт куда надо, – сказал Самуил с интонацией «не царское это дело». – Затем и нужны друзья.

Артур достал из духовки противень с горячими сухарями, сам схватил один и призывно им хрустнул – дескать, смотрите, что у нас есть.

Айтишники налетели на сухарики первыми, как два огромных орла. Потому что половины (даже эль-ютоканского) гамбургера тому, кто не ел весь день, недостаточно. И противня сырных сухарей недостаточно. Но им не хотелось вот прямо сейчас уходить из «Крепости» в какой-нибудь ресторан.

– А можно мы пиццу сюда закажем? – спросил у Даны Степан. – Я курьера снаружи встречу, и все дела.

– Так на Мальвинин адрес заказывай, – сказала Дана. – Она разрешает. Мы так уже делали пару раз. Когда курьер приближается, кто-то идёт в подъезд, стоит под Мальвининой дверью и караулит заказ.

– Гениально! Отлично! Шикарно! Мне тоже надо! Всего да побольше! Ты пиццу будешь, художник? Сами вы веганы! Возьму всем суши, раз так! – вразнобой заговорили присутствующие, да с таким пылом и страстью, что Дана почти устыдилась и дала себе слово срочно пополнить запасы сыра. И может быть, даже супную вечеринку в ближайшие дни повторить.

– А чтобы было весело ждать еду, – сказал голос свыше (Отто с вершины стремянки, практически с потолка), – я могу вас фотографировать. Но не коллектив, а по очереди. Будет портрет окна. Нет, не окна, портрет отражения! Эти старые стёкла – интересные зеркала.

– Кому что, а голому баня, – улыбнулась Наира. – Ладно, я согласна быть первой, чтобы всем стало завидно и они тоже захотели портреты. Куда надо встать?

– Такое странное в этом окне отражение, – сказал Степан, когда пришла его очередь фотографироваться. – Как будто не очень-то я. Или я, но какой-то