Замечательный предел - Макс Фрай

подряд. Няня, женщина опытная, однажды сказала: наверное, прежняя жизнь была у него тяжёлая, то-то он так всему рад. Таира Аша втайне надеялся, что она ошибается. Потому что любил сына всего целиком, вместе со всеми прежними жизнями и хотел, чтобы они тоже были счастливыми, мало ли что закончились, неважно, помнит он их или нет.

Лейн, весна второго года Этера

В детском саду на улице Дивной сегодня только двое детей. Мальчишка сидит в удобной коляске, девчонка качается в гамаке.

Девчонка молчит и думает: я хотела, чтобы мы сегодня остались в саду вдвоём. И всё получилось! Здесь никого больше нет.

Мальчишка молчит: так ещё бы не получилось! Всё всегда выходит по-твоему. Ты крутая. А зачем тебе надо, чтобы здесь никого больше не было? Хочешь открыть мне великую тайну? Рассказать какой-то секрет?

Девчонка молчит: да не то чтобы тайну. Просто хотелось на прощание спокойно поговорить.

Мальчишка молчит (орёт): почему «на прощание»?! Мы что, больше никогда не увидимся? Я бы сейчас заплакал, только не знаю, как.

Девчонка молчит (сочувственно): может, ещё научишься. Плакать здорово, сразу становится легче, по крайней мере, так говорят. А мы с тобой обязательно встретимся. Просто не здесь. Я выросла, больше не приду в этот сад.

Мальчишка молчит (удивляется): как это – выросла? Вроде взрослые люди иначе выглядят. Они высокие и умеют ходить.

Девчонка молчит (смеётся): с ходьбой пока и правда проблема. Зато я уже начала говорить. Но ничего не забыла. Как и хотела. А ты? Тоже хочешь помнить про Шигестори? Как мы там жили, как нас убили, и как мы здорово вместе здесь родились?

Мальчишка молчит: сам не знаю. Трудно выбрать. Невозможно решить. Я бы хотел всё забыть. Но не навсегда, а на время. Чтобы побыть простым беззаботным весёлым мальчишкой, который не помнит, как сам убивал и как его убивали. Не знает, какая бывает страшная жизнь. Вырасти, стать человеком из Лейна, таким как папа и братья, как няня, как все. Делать, что нравится. Смеяться, когда мне весело. Без страха просить, чего хочется. Говорить о любви тем, кого я люблю. Плакать, когда мне плохо, а не молчать, каменея от боли, потому что нас в Шигестори с малолетства учат терпеть. Да, я хочу всё забыть! Но потом обязательно вспомнить. Чтобы сделать счастливым того человека, которым я прежде был.

Девчонка молчит: понимаю. На твоём месте я бы, наверное, тоже так захотела. Ладно, сделаем, не вопрос.

Мальчишка молчит (кричит): что мы сделаем? Будет, как я хочу? Я всё забуду, а потом снова вспомню? Это можно? Но как?!

Девчонка молчит: в этой жизни я адрэле великой силы. Как я скажу, так и будет. Адрэле словами творят чудеса. Ты забудешь про Шигестори. Не надо ребёнку такое помнить. И в юности тоже, пожалуй, не стоит, ты прав. А потом я тебя разыщу. Ты увидишь меня и всё сразу вспомнишь. Но это случится ещё не скоро, лет через пятьдесят.

Мальчишка молчит: лучше раньше, в пятьдесят мы с тобой уже будем старые.

– Да ну что ты! – молчит (и смеётся) девчонка. – Не будем. В Лейне люди долго живут. Когда мы с тобой познакомились, мне было почти девяносто. На старика я не очень-то был похож.

– Девяносто, – потрясённо молчит мальчишка. – Я был уверен, ты младше меня лет на десять – пятнадцать. А тебе было почти девяносто! Нет слов.

Девчонка молчит: вот именно. Так что в пятьдесят ты будешь ещё совсем молодой. По-хорошему, надо бы дать тебе спокойно дожить до сотни, а уже потом устраивать встречу бывших фронтовиков. Но за сто лет я успею слишком сильно соскучиться. Пятьдесят ещё как-нибудь потерплю.

Мальчишка молчит: ты самый лучший друг в мире. И великий волшебник. Не понимаю, откуда ты такой взялся. И почему решил со мной подружиться. Как же мне повезло!

Девчонка молчит: просто я был Ловцом книг из Лейна. А ты – мой любимый писатель. Если бы других вовсе не было, или они писали сплошное фуфло, я бы продолжал ходить в Шигестори за книгами ради тебя одного.

Мальчишка молчит: а я свои книги уже не помню. Только сам факт, что писал.

Девчонка молчит: вот и хорошо, что не помнишь, детям такое нельзя.

* * *

– Вчера мальчишка сказал мне: «папа», – похвастался Таира Аша Лае Мегони, няне, с которой оставлял сына в те дни, когда на работе случался завал. – Я пришёл за ним в сад, вроде было ещё не поздно, но он там сидел один. Увидел меня, засмеялся и крикнул: «Папа». А потом ка-а-ак заплакал! Впервые с тех пор, как у меня появился. И почти целый час рыдал, да так громко, словно решил сразу за весь год рассчитаться, сто пропущенных плачей в один вместить. Я раз десять ему сказал: «Ты здоров, у тебя ничего не болит», – но это вообще не подействовало; думаю, он и так был здоров. Успокоился только дома, да и то, по-моему, просто потому что устал. От ужина отказался, зато почти двенадцать часов проспал. А с утра снова весёлый и всем довольный, как был всегда. Но я теперь беспокоюсь. Взял бы мальчишку с собой, но день, как назло, предстоит очень хлопотный. Если он снова расплачется, обязательно мне позвони.

– Всё будет в порядке, – ответила Лая Мегони. – Не переживай. Многие дети плачут после того, как впервые заговорят. Всё-таки переломный момент. Трудный и очень важный. С первым сказанным словом заканчивается младенчество. И начинается настоящая жизнь.

– Мои старшие вроде не плакали, когда начали говорить, – неуверенно сказал Таира Аша. Нахмурился, вспоминая: – Хотя, может, и плакали, просто не так бурно. И уж точно не в первый раз. Поэтому я не обратил внимания. А младший раньше никогда не ревел.

– Потому что не умел. А теперь научился, – улыбнулась Лая Мегони. – Скажем за это спасибо его доброй судьбе. Вряд ли у твоего сына будет много поводов плакать. Но всё равно лучше уметь, чем не уметь.

* * *

• Что мы знаем о сюжете?

Что настоящий сюжет этой книги – то, что происходит с читателем, пока он её читает. И всё, что с ним случится потом.

Вильнюс, никогда

Мирка (Миша, Анн Хари, но в тот момент только Мирка, потому что он рисовал) услышал, как хлопнула дверь, и замер; впору было схватиться за сердце, да руки грязные, он как раз краску пальцами по