Первый рыцарь - Алексей Александрович Иванов

поинтересовался Константин, с интересом изучая то ли содержимое, фарфоровой супницы из которой Лилла наполняла его тарелку, то ли вырез платья служанки. Несколько более откровенный, чем полагается в рамках приличий. — Гляжу, чем-то вкусным.

Взяв ложку, он с веселым прищуром бросил быстрый взгляд на ровные ряды столовых приборов, выстроившихся, словно латники вокруг его и моей тарелки.

Если Константин хотел подшутить, то прогадал. Столовый этикет был мне хорошо знаком. Даже практика кое-какая имелась. Не слишком богатая, все же во время Великой войны было не до званных обедов, но обилие столовых приборов не привело меня в священный трепет, близкий к ужасу.

За супом с трюфелями было вымоченное в неизвестном мне соусе рыбное филе с гарниром из сладкого колониального картофеля. Поняв, что в столовых приборах я не путаюсь, Константин резко погрустнел.

Надо отметить, в обращение с батареей столовых приборов барон дважды ошибся. Скорее всего, не из-за незнания, а просто плюнув на условности этикета. Думал, я ничего не замечу. А я заметил!

Впрочем, мне все равно. Его дом — его правила. Он может хоть руками есть, используя вместо тарелки скатерть. После горячего боя или долгого, выматывающего отступления, я и не такое видел.

Помнится, едва не попавшись в ловушку в Речной марке, спешно отступая все дальше на запад, к спасительному Артону, на противоположном берегу которого строилась новая линия обороны, остатки нашего потрепанного пятого корпуса долго считали слово снабжение изощренным ругательством. А разоренная от пяти лет беспрерывных боев земля с разбежавшимися жителями много дать не могла.

Находка остатков разгромленного драконами и вивернами обоза стала настоящим праздником. Найти удалось немного, но получить на копье жалкую горсть крупы и кусок начавшей подгнивать солонины казался нам за счастье. Рыцари, оруженосцы, латники, сержанты, родовитые, сквайры и простолюдины — голод уравнял всех. Используя каску одного из латников, мы сварили жидкий кулеш, а потом все с наслаждением черпали получившееся, больше похожее на суп варево одной единственной ложкой, передавая ее по кругу. И ничего, счастливы были горячей еде. На войне быстро начинаешь ценить такие маленькие радости, которые в мирной жизни воспринимаются как данность.

Остаток обеда прошел в приличествующем молчании и разговор мы возобновили позже, когда добивали остатки трапезы. Это было сложно, но оставлять на столе столько вкусностей я не собирался. А Константин, судя по едва заметному, но уже наметившемуся брюшку, всегда любил поесть.

— Что планируешь делать после выпуска? — спросил он, отодвигая от себя тарелку.

— До него еще три года, — напомнил я.

— Веришь в древние суеверия? Брось, все это ерунда.

Насчет суеверий я не понял, а потому предпочел взять паузу, приложившись к бокалу с вином.

Ах да, точно! Есть в пограничных марках такое поверье. Расскажи о своих планах — посмеши богов.

— Особых планов на будущее пока что нет. Для начала нужно выучиться, а там посмотрим, — несколько слукавил я.

Планы у меня огромные, неподъемные. Но делиться ими не стоит. Да и Константин, при всей моей симпатии к нему, не тот человек, который может мне сильно помочь в достижении моих главных целей.

— Если планируешь поступить в родовую дружину, то я могу дать тебе рекомендации к нескольким приличным семьям, — предложил он.

— Поговорим об этом в будущем, — вновь ушел от ответа я.

Предложенный Константином вариант не самый плохой, но и не лучший. В прошлом именно в дружину одной из семей Северной Марки я и попал, три года гоняя ликанов, совершавших вылазки из-за гор. И радуясь тому, что не оказался в замесе начавшейся войны за престол. Пограничные маркграфства лучше прочих знали, сколько теплых, полных любви и всепрощения глаз смотрит на земли империи с той стороны границы. А потому маркграфства в войне за престол практически не участвовали. Более того, неоднократно пытались примирить враждующие стороны. Все без толку! Рода, правившие девятью герцогствами, всегда смотрели на пограничных маркграфов как на наглых выскочек. Каким-то неведомым чудом получивших статус фольхов. Ну а затем пришла Изумрудная чума, участились нападения ликанов и пограничным маркграфам стало не до войны в империи.

Кстати, Константин, насколько я помню, после начала разборок за освободившийся трон уехал к островитянам. Догадывался, к чему все идет, и решил оказаться подальше от гражданской войны. Впрочем, во время вторжения альвов он вернулся, а дальнейшая его судьба мне неизвестна. Может погиб, а может прорвался в Железную марку, где и воевал вместе со своей родней. В последнее, я не особо верю. То что Железная марка выдержала первые несколько ударов вовсе не означает, что она могла три года сражаться, находясь полностью отрезанной от земель людей.

Людям хотелось верить в чудо. Вот они и придумали легенду о несломленном маркграфстве далеко в тылу альвов.

— Дело твое, но я предложил. Лилла, подай-ка нам еще вина. Того красного… И не вздумай его разбавлять!

К моему удивлению, служанка наградила хозяина строгим, каким-то материнским взглядом, но спорить не стала.

— А ты ей понравился, — Константин заметил мой взгляд на Лиллу и лукаво подмигнул. Надеялся смутить? Зря.

— Иного и ожидать глупо, — кивнул я с напускной важностью.

Барон расхохотался. Бокал в его руке затрясся, уронив красные капли на свежую белоснежную сорочку и это рассмешило Константина еще больше. Ну да, не он же будет потом стирать.

Надо признать, вино у Константина было превосходным. Особым ценителем я никогда не был, но вкус мне понравился. За первой бутылкой последовала вторая, и к ее концу я понял, что еще немного и до постели меня придется кому-то нести.

Константин продолжал расспрашивать о моей жизни, мягко выведав всю мою небогатую биографию. Приходилось держать себя в руках, чтобы не ляпнуть что-нибудь, чего вчерашний гимназист знать не может. Впрочем, о своей жизни барон тоже поведал. Но большую часть рассказанного я и так знал.

Как и я, Константин был сиротой. Но я таким был с рождения, а он до двенадцати лет рос в полноценной семье. Его родители погибли чуть больше четырех лет тому назад во время кораблекрушения.

Закончили беседу мы ближе к ночи, окончательно став друзьями. По крайней мере, Константин точно стал считать меня таковым.

Для сна мне отвели одну из гостевых комнат. Быстро раздевшись, я с наслаждением упал на мягкую перину. И едва ли не застонал от удовольствия. Может я и вырос в суровой скромности, а возможно именно потому, что я вырос в суровой скромности, но где-то в глубине души был еще тем любящим комфорт, изнеженным аристо. Просто никому не показывал эту свою сторону. Да и особых