За солнцем - А. Кластер

искры, воздух пробила молния – и сшибла перчатку врага, оторвала руку до локтя. Он согнулся и взвыл, конь поднялся на дыбы, сбросил всадника. Новый шквал белых искр ужалил, добил – и смазанный мир остыл, сделался чётче. Анкарат увидел: не молния, нет. Это цепь. Ритаим застыл напротив – лицо совершенно бескровное, глаза остекленели. За спиной – толпа местных в их дурацких доспехах.

– Не очень-то честно, – сказал Анкарат, – бить в спину.

И рассмеялся – хрипло, надорванно. Ритаим посмотрел на него как на безумца – такой чудной, такой ошарашенный, что остановиться было никак невозможно. Наконец Ритаим улыбнулся тоже. С узких улиц на площадь съезжались воины Отряда и гарнизонов, усталые, измождённые, и только увидев своих людей, Анкарат смог прогнать рваный смех и вдохнуть ровно, без боли.

Они победили.

Снова.

III

Распутать заклинание и отворить двери дворца оказалось непросто. Это потребовало чуть ли не больше времени, чем взятие города: нити искрили, незнакомое заклинание оказалось смазанным, сбитым в белый клубок. Гриз злился, даже ругался шипящим шёпотом, потом обрывал себя, встряхивал обожжёнными пальцами и возвращался к работе. Анкарат накрыл узел белой жилы ладонью и слушал город. Его ярость, металлический лязг, угрозы – всё уходило на глубину, уступало жару и свету силы Анкарата, но вместе с яростью таяла и ясность сознания. Хмельная радость зёрен Сада отступила, мир снова туманился, темнел по краям. Огромный знак города на железных дверях дворца расплывался, шум площади за спиной колыхался волнами – то ближе, то дальше, не разобрать, сражение или праздник. Да и нельзя было отвлекаться. Рядом стоял Аметран, отслеживал каждый жест. Молчал, но Анкарат и без слов понимал: представляет, как Гриз ошибётся, выпустит нить или Анкарат вложит больше силы, чем нужно, и оборвавшееся колдовство вновь оживёт, сметёт и дворец, и город.

Но ничего подобного не случилось.

Двери скрипнули, со стрекотом разъехались в стороны. Открылся сводчатый тёмный зал, располосованный светом – в расплывшемся зрении не разобрать, бил ли этот свет из чересчур узких окон или из прорех меж пластин дворца.

В нескольких шагах от порога замер высокий человек с рвано остриженными, прибитыми сединой волосами и рябым от ветра лицом. В грубой одежде, на руках – громоздкие стальные перчатки. Он куда больше походил на рабочего из квартала, чем на знатного человека. Держал сложный прибор с острым клювом: множество дуг, штырей, скоб, соединённых белой искрящей нитью. Гриз посмотрел тревожно, чиркнул воздух защитным штрихом. Анкарат кивнул другу: да, вижу, это оружие.

За спиной его толпились угрюмые люди, похожие не на рабочих даже – на настоящих бандитов. Анкарат видел их впервые – но всё равно казалось, каждого знает. Вон тот бритый скуластый тип с двуручным мечом за спиной стиснул зубы, выдвинул широкую челюсть, хмурится совсем как Цирд. А этот, со змеиным взглядом и перстнями на узловатых пальцах, похож на Кшетани. А вот тот, справа, щурится, жадно глядит на доспехи – совсем как Зодра… Чудно́ было видеть таких людей в самом сердце города.

Молчание, загустевшее и тяжёлое, длилось и длилось. Аметран скрестил руки на груди, неподвижный и мертвоглазый. Его воля вливалась в это молчание, желала примять людей к полу, прогнать – но люди не склонялись и не отступали. Анкарат хотел сказать: успокойся ты, не дави, мы победили, – но мир и собственный голос то отступали, то чересчур приближались. Битва, ранение, эхо зёрен Сада в голове, похожее на похмелье, злой и жгучий голос здешней земли – всё это измотало. Гриз кашлянул, Анкарат поймал его встревоженный взгляд, кивнул снова: всё хорошо.

А потом человек в тяжёлых перчатках направил остриё механизма в пол:

– Ну, чего стоять-то. Пойдёмте, поговорим.

Он назвал своё имя – Ширтэм, – и люди его отступили. Аметран подал знак Отряду, и в зал хлынул гул доспехов. А Ширтэм махнул рукой в перчатке – за мной – и зашагал в тёмную глубь дворца.

Изнутри он походил на машину, собранную из обломков других машин. Потемневшие копотью стены пахли доро́гой и пылью, как будто дворец не рос вокруг сердца города, а шагал сквозь степь. Эти шаги даже слышались – скрипучие вздохи невидимых механизмов, скрежет металлических суставов, шипение белой колдовской нити. Называлась она Оплёткой, и то была главная жила здешней земли. Оплётка соединяла любые детали, разрозненное делала цельным, помогала оживить даже самые дикие изобретения. Оплёткой Кила, всадник с символом города на доспехе, запечатал дворец перед сражением. Запечатал вместе со всеми своими людьми – чтобы никто не помешал, не сорвал его план.

Всё это Ширтэм рассказал по пути. Говорил грубовато, но совершенно по-свойски: чего ты? Глядишь на мои перчатки? Без них к Оплётке не подступиться, прожжёт до кости, зря ты её руками-то трогал. Ничего, нормально тебе, говоришь? Может, и нормально, а может, и нет, я здесь старший механик, знаю, как всё работает. И как ваша старшая кровь работает – тоже.

На этих словах разомкнулась створка новых дверей – и открыла зал, полный белым режущим светом Оплётки. Она текла по трубам и колбам, обвивала детали какого-то исполинского механизма, похожие на гнутые рёбра, свивалась пульсирующим узлом-сердцем под этими рёбрами и множеством узлов поменьше. Помещение походило на внутренности чудовища, истекающие светом как кровью.

Свет обжигал не только глаза.

Его сухой пульс бился в груди, запястьях, висках, в располосовавших лицо ранах.

– Чувствуешь, да? Наше сердце. Вот это всё Кила и хотел подорвать. – Ширтэм развёл руками, прицокнул, вздохнул: – Зря. Предупреждал его: давай договариваться. Не послушал. И что теперь? Теперь нет в нашем городе старшей крови. Разве что вы.

Оказалось, родители Килы, здешнего лидера, давно умерли, а братья пошли искать счастья в дороге, грабежах и лихих делах. Зачем привязывать себя к одному городу, когда вокруг столько путей, когда мир так огромен? Ширтэм произнёс это со смутной тоской, и в его голосе, и в биении света Анкарат услышал: власть над этим городом – несчастливый жребий, может, из-за такого жребия Кила здесь и остался, может, из-за него так легко готов был всё уничтожить. Аметран задавал вопросы, Ширтэм отвечал, Гриз заворожённо озирался, зарисовывал узлы и колбы, а мир всё белел, выгорал, пульсировал резче, больней. Но сдаться усталости, уйти – нет, нельзя. Да, этот механик говорит с ними словно знает всю жизнь, усмехается, открывает секреты, но как только почует слабость, как только почует кровь…

– И что, – собственный хриплый голос прозвучал издалека, – вы правда готовы отдать нам город? Без обмана? Я знаю таких, как