Олаф Локнит - Зов Древних

В корзине стояли и махали приветственно руками семеро. Шестерых узнали все и сразу.

Седьмым же был чудаковатый старик с длинными светлыми волосами, огромными и безумными водянистыми глазами и крючковатым, как у филина, носом. Старик тоже кривил свои тонкие бледные губы — улыбался, должно быть — и счастливо, как-то по-детски, плакал.

Дракон резко замедлил полет, завис в десяти локтях над землей и аккуратно опустил корзину на траву. Затем он сделал над лугом круг, качнул на прощанье крыльями и, быстро набирая скорость и высоту, полетел на полуночный восход, туда, где за горным хребтом лежала Киммерия.

— Прощай, друг! — кричали ему вслед семеро в корзине, и больше всех старался король Аквилонии, Конан Киммериец.

А дракон удалялся все дальше, превращаясь сначала в гигантскую черную птицу, а потом и вовсе в едва заметную точку.

Со стороны замкового парка послышался стук копыт. Из ворот парковой ограды стремительно вылетели и помчались по лугу два всадника. Это были Коннахт Мабидан и графиня Этайн.

Толпа расступилась. Хозяин Фрогхамока, резко осадив лошадь в сорока локтях от корзины, легко, как в молодости, соскочил с седла и побежал навстречу уже спешившим к нему Септимию и Кулану. Они обнялись.

По лицу седого графа текли слезы. Он смотрел на своих сыновей, родного и приемного, хмельными от счастья глазами и взволнованно говорил какие-то ничего не значащие слова. Септимий и Кулан, забыв о взаимной холодности, поддерживали внезапно ослабевшего от многодневной постоянной тревоги и бессонницы отца под руки и всячески его успокаивали.

Майлдаф мигом попал в окружение своих многочисленных родственников, и Конан уже слышал его обстоятельный и красочный рассказ о том, как Бриан летал на драконе, уподобясь святому Диармайду О-Дуйну.

Конан с Евсевием и Тэн И с Озимандией стояли возле корзины. Король кратко отвечал на приветствия горцев. Он ждал, пока Мабидан-старший наговорится с детьми, и в то же время безотчетно искал в толпе ее — Мойа Махатан. Но она не пришла.

Вместо этого взгляд его встретился с взглядом другой женщины. Графиня Этайн, подъехав вместе с Коннахтом, не стала спешить навстречу возвратившимся и стояла теперь, придерживая лошадь, глядя в отчаянии на короля, рядом с которым не было ни Аврелия, ни Хорсы. Во взгляде ее Конан прочел один безмолвный вопрос: «Где?»

Но Конан не в первый раз встречал такой женский взгляд. Выдержал и этот. К чести графини, ни слезинки не появилось в ее очах, они остались сухими.

Коннахт, наконец, заметил, что король молча дожидается, пока наместник закончит излияние своих отцовских чувств и уделит внимание монарху. Лицо Коннахта стало серьезным, он расправил плечи, вытер слезы и, приблизившись к королю, низко ему поклонился.

— Приветствую тебя, о, король, и склоняюсь пред величием твоих подвигов и славы твоей. Прошу снисхождения и прощения за то, что явил здесь слабоволие и несдержанность и не приветствовал тебя как подобает. Благодарю тебя, о, король, за то, что вернул мне старшего сына и возвратил здоровым и невредимым младшего. Отныне все, чем владею я, принадлежит тебе безраздельно. Повелевай мною, как будет угодно тебе.

Конан выслушал Коннахта и спокойно ответил:

— Не стоит, благодарности, Коннахт. Я лишь выполнил свое обещание, а это я делаю всегда. Сейчас нам всем, пожалуй, не помешает помыться и отдохнуть, а потом мы побеседуем. Я вижу, что у тебя есть множество вопросов, а у нас есть что рассказать. Но сейчас я скажу лишь, что этот почтенный муж, — он указал на Озимандию, — великий маг и ученый, пусть с ним обходятся подобающе. И еще: я предвижу, о чем спросишь ты, прежде всего, потому и отвечу немедля. Твой племянник Аврелий, брат Этайн, погиб в пещере, и обломки рухнувшей поутру горы Дол Улад стали его усыпальницей. Он достоин того, ибо пал как герой. Я скорблю о нем и разделяю ваше горе… Да, отпусти сегодня Бриана на все четыре стороны, он более чем заслуживает этого, — добавил Конан.

— Будет исполнено, о, король, — чинно поклонился опечаленный Коннахт. — Но позволь еще один вопрос.

— Говори, Коннахт.

— О, король, скажи мне здесь и сейчас, и пусть слышат все.

Последние слова он произнес нарочно громко. И вся толпа горцев, услышав голос наместника, смолкла.

— Скажи мне правду, Конан Киммериец, — отчетливо прозвучал в наступившей тишине голос Коннахта, — мои сыновья вели себя как мужчины или же как трусливые зайцы? Скажи мне правду, король!

Конан посмотрел на Септимия и Кулана, а те с надеждой смотрели на киммерийца. И король ответил:

— Да, Коннахт. Ты вырастил достойных сыновей. Они явили себя мужчинами и останутся таковыми до конца. Это правда.

— Благодарю тебя, о, король, — опять поклонился Коннахт. — Взойди же на моего коня и позволь мне сопроводить тебя в замок.

— Не стоит, — ответил Конан, — я дойду и так. И тут кто-то в притихшей толпе выкрикнул:

— Да здравствует король!

И многоголосый, пусть не очень стройный, хор с воодушевлением подхватил клич:

— Да здравствует король!

Горцы вслед за Конаном отправились к воротам замка. Король шел рядом с Мабиданом и думал о том, что в Киммерии, пожалуй, его так не встретят.

Поздно вечером, когда весь замок уже заснул, Конан вышел во двор. Было темно и тихо, только ветер шевелил ветви кленов и шелестел в листве ясеней. Как и шесть дней назад, Конан глядел в ночное небо. Рваные облака, подсвеченные серебристой луной, которая через три дня станет полной, медленно плыли на восток.

Двор был пуст, только часовые, как всегда, безмолвно стояли у крепко запертых ворот. Пусто было и на сердце. Напряжение последних дней схлынуло, как волна, не оставив за собой ничего, кроме безразличного спокойствия.

Вечером Конан, Озимандия и их спутники долго рассказывали обо всем случившемся Коннахту и Этайн. Старый Мабидан только изумлялся и с гордостью смотрел на сыновей. Наверное, в этот вечер граф впервые понял, что они повзрослели, а он состарился.

Озимандия произвел на Коннахта самое благоприятное впечатление, а когда хозяин узнал, что маг намерен задержаться в замке на неопределенное время, чтобы воспитывать и учить Кулана, он расчувствовался и немедленно подарил волшебнику роскошный плащ и целую дюжину рубах из тонкого полотна.

Этайн стоически выслушала историю о гибели Хорсы, а когда рассказ закончился, посидела некоторое время со всеми, а потом, сославшись на мигрень, покинула Каминный покой.

Евсевий, проводив ее понимающим взглядом, сказал:

— Иногда я жалею, что стал ученым, и думаю, что знаю чересчур много. Трудно было бы желать лучшей супруги, но я смотрю на любовь, как анатом, вооруженный ланцетом, смотрит на экспонат.