Золотая свирель. Том 1 - Ярослава Анатольевна Кузнецова

Мы отошли еще дальше за угол, где развязали узел, и Пепел отсчитал в свой тощий кошель столько, сколько требовалось. Полегчавший узелок я оставила при себе.

После ослепительного полдня зал суда показался мне мрачным темным подземельем. Народу внутрь понабилось – не протолкнуться, люди копошились и ворочались в полумраке, и все это напомнило мне миску, полную свежевыкопанных садовых червей, готовых для рыбалки. От такого зрелища кому угодно дурно сделается.

– Отсюда ничего не видно, – пожаловалась я.

– Держись за мной.

Пепел вдохнул поглубже и стал протискиваться на другой конец залы, где тускло светилась пара окон. Почему-то там голов было меньше. Оказалось – цепь. Где-то около четверти зала отгораживала толстая черная цепь на столбиках, оба ее конца охраняла пара стражников с деревянными мордами; за цепью, словно в храме, находилось возвышение, а на возвышении – длинный, во всю торцовую стену, стол.

За столом, ровно посередине, восседал сухонький мятый старикашка в круглом колпаке и алой мантии. На столе курганами громоздились бумаги, и бумаг этих было что-то уж слишком много. Неужели все эти дела они собираются рассмотреть сегодня?

Громоздкий стол был, несомненно, велик старичку в алой мантии, и кресло судейское, резное, тоже было ему велико. Старичок привычно маялся в этом кресле, словно вошь на гребне, и очевидно было, что он заранее ненавидит всех скопом – и преступников, и потерпевших, и свидетелей, и просто зевак, и вообще весь белый свет. Страшненький был этот старичок, ядовитенький… вроде осенней поганки.

Сбоку от стола, на низенькой табуретке, сидел, положив доску на неудобно вздернутые колени, обморочно-бледный юнец с воспаленными глазами и теребил очиненное перо.

Я заозиралась: где же заключенные? Истцы где? И где, собственно, паромщик?

Лица толпы сливались в какую-то кашу. В зале сгущалась духота. Деревянные физиономии стражников блестящим лаком покрыл пот. Экое проклятие, суд еще не начался, а дышать уже нечем. Неудивительно, что старикашка похож на заветрившуюся маринованную брюкву, а мальчишка-писец – на несвежего утопленника.

Судья торжественно продул нос, крякнул, повозился и сказал, вроде бы ни к кому не обращаясь:

– Ну, сначала мелочь…

Писец привстал. Сгреб со стола стопку пергаментов.

– Газар по прозвищу Полпальца, – прочитал он нараспев, высоким и одновременно глухим голосом. – Обвиняется в побитии осьмнадцати горшков и ударянии мастера-горшечника из деревни Белобрюха, по морде палкою…

– Не по морде, а по личности, ковыряло! – брезгливо поправил судья и пожевал губами. – Учишь тебя, учишь, бестолочь… Ну давайте сюда Газара этого.

Один из деревянных стражников утопал за приделы видимости и снова появился, волоча за ворот небольшого взъерошенного человечка, которого и свалил неопрятною грудой на пол перед судейским столом.

– Газар Полпальца? – тускло выплюнул судья в человечка.

– Никак нет, – тоненько отозвался тот. – Рагнар я, господин судья. Только не брал я эту утку, вот чем хотите – не брал!

– М-да, – не удивился судья, – а где же тогда Газар? А?

– Да кто ж их, сударь, разберет, – честно ответил стражник, – может, и помер уже…

– Ну если помер, то дело следует закрыть, – распорядился судья.

– А деньги-то, деньги? – заверещал кто-то в первом ряду, и я наконец, поняла, зачем тут толпится такая прорва народу. Это и были истцы. – Господин судья, мне ж тот паскудец всю посуду поколотил, да глаз же чуть не выбил, сволочь!

– Родню ищи, – равнодушно посоветовал судья. – С них и взыскивай….

– Какую родню? – взвыл горшечник. – Откель у фулюгана родня? Как же так, он помер, а мне отвечать…

Я оглянулась на своего спутника. Пепел состроил кислую мину. Со лба у него текло, брови и волосы казались мокрыми.

– Не видишь паромщика?

Он уныло мотнул головой. Я еще раз без особой надежды окинула взглядом толпу. Черт ногу сломит. Каша и каша.

– Долго тут? – постучала пальцем в спину соседа, стоящего впереди.

– Как повезет, – ответили через плечо. – Иные по неделям дожидаются. Когда торопишься, то вон писцу монету сунь, а лучше две.

«Ага, – подумала я. – Это мысль».

Стиснула зубы и ввинтилась между соседями. Пропустили с ворчанием. Писец сидел совсем рядом с растянутой цепью, и дотянуться до него было парой пустяков. Я нашарила в узелке золотой и, не мудрствуя лукаво, просто ткнула им парня в плечо. Писец отшатнулся, полоснул меня возмущенным взглядом и зашипел:

– Рехнулась, что ли? Убирайся отсюда, а то судья под стражу сейчас… – а сам сложил вторую ладонь лодочкой, и просунул ее себе под локоть – туда я монету и уронила.

– Имя, дура! – одними губами сказал писец, сосредоточенно глядя куда-то в бумажки.

– Ратер, – сказала я тоже вбок. – Кукушонок.

Писец не кивнул даже, но бумагами зашелестел. Судья тем временем жевал губами, вопящего горшечника утащила стража, и я решила далеко не уходить, хотя меня то и дело толкали в спину.

Писец покопался в близлежащих бумагах, Ратера не нашел и вызвал тем временем следующего:

– Варабет Косой, обвиняется в покраже плаща из корчмы «У Лисицы».

Судья засунул в ухо кривой мизинец и прикрыл глаза. Писец же, малость раздвинув кулак, разглядел наконец мою монету, изменился в лице, вскочил и принялся шарить по другим кучам.

Я ждала, изнывая, дурея от духоты, толкотни, крепчающего запаха пота, и плохо понимала, что, собственно, происходит с этим Варабетом, и почему из толпы выскочила серая женщина с ревущим ребенком на руках, хлопнулась на колени и, перекрикивая ребенка, принялась перечислять судье свои несчастья.

Судья, впрочем, оставался бесстрастен, рассматривал извлеченный из уха мизинец и не вмешивался, а когда она выдохлась, просто махнул рукой. И Варабета и серую женщину с чадом уволокли куда-то за грань видимости.

Писец закопался в другой пачке, отчаянно оглянулся на меня, схватил первый попавшийся лист и прочитал:

– Котор Мельник, обвиняется в украже трех мешков муки с подменою оных трухой и опилками.

Мельника привели довольно быстро, но его разбирательство полностью пролетело мимо моего внимания. Я нервничала, потела, переминалась с ноги на ногу. Писец все копался.

– Лахор Лягушонок, обвиняется в покраже с лотка веера с инкусрацией… э-э… инкустарцией перламутром.

– Истец здесь? – Судья закрыл глаза.

– Истец! Истец?! Нету истца… Не пришел, видать…

Привели Лягушонка. Он был маленький, щуплый и с порога заныл:

– Господин судья, да за что же, да я нечаянно, я его толкнул нечаянно, посмотреть нагнулся, а он и упади…

– И тебе за пазуху, – зевнул судья, не глядя на обвиняемого. – Двадцать плетей. Следующий….

Писец тем временем нашел Ратера в какой-то другой, небольшой кучке, еще раз изменился в лице, и дрожащим голосом зачитал:

– Ратер по прозвищу Кукушонок, обвиняется в… в разбойном нападении