Гидеон Эйлат - Бич Нергала

— Ну-Ги! — ошеломленно «вскричал» Абакомо. — Так вот чьи это козни!

Отшельник приподнял голову — жуткий череп, обтянутый полупрозрачной, точно вощеный шелк, кожей. Со скрипом окаменелых суставов отпала нижняя челюсть. Темные провалы глазниц повернулись к Абакомо.

— Отвечай! — потребовал властелин Агадеи, Нехрема и Когира. — Что ты хочешь от меня, нежить?

— Грубишь почтенному старцу, — упрекнул отшельник «голосом» ярмарочного чревовещателя. — Досадная прореха в воспитании. Ее бы не было, если бы тринадцать лет назад ты испил из моего источника.

— Что? — Абакомо опешил. — Так значит, мне тогда не померещилось?

Хрустя шейными позвонками, мертвец поводил головой из стороны в сторону.

— Не всякий, кто пьет из моего источника, обретает мудрость и чистоту сердца. Только тот, кому я сам предлагаю. А таких людей не бывало среди тех, кто приходил в мою пещеру. Одного тебя вопреки обету я решил удостоить великой чести, отрок. Но ты отверг мою помощь, и вот плачевный итог: ты шествуешь навстречу бесславному краху, все твои чаяния и амбиции суть ошибки затянувшегося детства.

Сие высокомерное пророчество рассердило Абакомо не на шутку.

— Ты хочешь сказать, что я играю в бирюльки? Что мечта подарить всему миру счастье — ошибка затянувшегося детства? Что меня еще и прикончат за все мои старания?

Отшельник попытался встать и снова беспомощно повис, звякнув короткой цепью.

— Подарить миру счастье! Кхи-кхи-хи! Неразумное дитя, кого ты пытаешься обмануть? Отшельника Ну-Ги, признанного мудреца и мага, постигшего душу человеческую во всех ее проявлениях! Глупец, тебе не дано видеть дальше собственного носа! Иначе бы ты сошел с ума от страха, заглянув хотя бы на две недели вперед. Но еще не поздно прозреть, несмышленыш. Испей.

Старец дотянулся до ближайшего глиняного черепка, схватил дрожащими костлявыми пальцами, зачерпнул воды и протянул Абакомо. Тот фыркнул и отвернулся с брезгливой миной. Черепок развалился на куски, вода пролилась обратно в источник. Раздосадованный отшельник что-то невнятно проворчал, попытался взять другой черепок — не достал. Вдруг он расплылся в улыбке, воздел указательный палец и торжествующе «воскликнул»: «О!» После чего сжал кулак и изо всех сил ударил себя по лбу. Под куполом разлетелся грохот, голова отшельника покрылась паутиной трещин. Ну-Ги сунул пальцы в одну из них и оторвал добрую половину теменной кости. Окунул ее в воду и подал молодому императору.

— Испей. И тогда отпадет нужда в золотой клетке.

— Изыди, нечисть! — в ярости «закричал» Абакомо. — Сгинь! Оставь меня в покое, отродье Митры!

— Глупец! — Старик сокрушенно покачал обезображенной головой. — О, какой ты глупец! И как горька будет расплата за глупость!

Под куполом снова потемнело и снова разлился свет. Отшельник исчез, а вместе с ним и источник. Купол надменно сверкал иллюзорным золотом.

— О, милость Нергала! — «воскликнул» потрясенный Кеф. — Это и впрямь Ну-Ги. Точь-в-точь, как у себя в пещере.

— Вот и сидел бы там, трухлявый недоумок! — Абакомо скрежетал зубами от злости. — Чем соваться в чужие дела и каркать с того света! Допросится, что я прикажу замуровать его поганое логово!

Ибн-Мухур, наверное, впервые за всю свою жизнь видел повелителя в таком бешенстве. Куда девалось его хладнокровие и неизменный юмор? Абакомо напоминал медведя-шатуна, который свалился в ловчую яму и теперь, дожидаясь охотников с копьями, должен выслушивать праздные назидания старой полоумной вороны.

— Не спорю, ваше величество, его требования выглядят довольно странно, — рассудительно «произнес» ануннак, — но все-таки мы обязаны прислушаться и, если удастся, найти общий язык с Ну-Ги. На то имеются две причины. Во-первых, он святой, почитаемый нашим народом, а во-вторых, он гораздо сильнее нас. Кроме того, мне не показалось, что он желает вам зла. Совсем напротив.

— Напротив?! — вспылил Абакомо. — Он сует свой засушенный нос куда не просят! Он пророчит бесславный крах, когда наши дела идут лучше некуда! И он… он посадил меня в эту мерзкую клетку! Меня, короля… императора Агадеи! Жалкий слюнтяй! Неудачник, бездарь! Тряпка! Малодушный чистоплюй! Он бы мог завоевать власть над миром, все сокровища земли! А выбрал пещеру и собачью цепь! Скажи, ануннак, чего ему не хватило, чтобы довести удачно начатое дело до конца? Молчишь? Заурядного упорства, вот чего! А теперь эта мумия с окостеневшими мозгами завидует мне! Да, завидует! Потому что я иду ее путем, и мне хватит упорства дойти до цели!

Он отвернулся от Ибн-Мухура и несколько мгновений молчал — подавлял гнев. Затем перетек в физическое тело, встал с кресла и заявил с угрозой в голосе:

— Что-то мне слабо верится в его святость. Мы почитали Ну-Ги, пока он поступал соответственно им же самим выбранному прозвищу. То есть, пока он не возвращался. Но теперь он снова проявляет нездоровый интерес к миру живых. Как бы пожалеть не пришлось. Если он не уймется, я соберу всех жрецов Империи, и мы обратимся к самому Нергалу, чтобы рассудил нас. И тогда посмотрим, не слишком ли много старичок на себя берет.

Ибн-Мухур, успевший по примеру короля вернуться в свое огромное тело, внутренне содрогнулся. В Агадее, почитавшей грозное божество, давным-давно никто не решался обратиться к нему напрямик. Нергал славился крутым нравом. Если легенды не лгали, достаточно было сущего пустяка, чтобы прогневить его и вмиг очутиться в непроглядном вечном мраке жуткого Кура. Видимо, странная выходка покойного отшельника задела монарха за живое.

— Будем надеяться, что к нему вернется здравомыслие, — успокоительно произнес анунвак. — Мы на дороге величайших перемен, ваше величество. Не хотелось бы отвлекаться на нелепые тяжбы с потусторонним созданием, для которого все наши хитроумные ловушки просто-напросто не существуют.

— Понимаю. — Абакомо недобро ухмыльнулся. — Советуешь поджать хвост и не тявкать, когда меня макают носом в дерьмо. Мне не по душе такие советы, ануннак.

«О боги! — взмолился про себя Ибн-Мухур. — Да что сегодня за день такой? Все кругом точно белены объелись!»

— Ну что вы, ваше величество. — Он смиренно потупился. — Я этого и в мыслях не имел.

— А коли в мыслях не имел, — сверкнул глазами Абакомо, — так нечего и языком молоть.

Он повернулся и вышел из зала, оставив незаслуженно оскорбленного царедворца в обществе измученных жрецов.

Тахем взвизгнул и присел, закрывая голову руками. Короткая плеть обожгла предплечья и левую щеку.

— Вонючий пес, недостойный даже своих блох!