Дуглас Брайан - Чудовище Боссонских топей

— Увязалась за нами, ты хочешь сказать.

Но они не обратили на меня внимания. Эрриэз смущенно потрогала свою косичку.

— Ты знаешь, — сказала она, — я просто не могла уже оставаться дома. Все вокруг разбежались или умерли. В доме, который выходит окнами в мой сад, поселился дух. Не знаю, кто он, но столько от него тоски, когда он выбирается наружу и бродит целыми ночами — как будто ищет кого-то…

Она рассказывала тихим, прерывающимся голосом, и я видел, что она не врет. Кикиморам тоже бывает страшно. А эта, в общем-то, вполне симпатичная и вроде бы не злая. Хотя кто ее знает. Некоторые только тогда и хороши, когда их жизнь прижмет, а как повалит удача, так опять делаются ходячим ужасом.

— Не знаю, что с нами случилось, — снова заговорила Эрриэз. — Если бы на нас обрушилась какая-нибудь катастрофа, потоп или чума, люди решили бы, что на них гневаются боги, и достойно приняли бы свою судьбу. Но все происходит исподволь, незаметно. Сначала кое-кто просто начал уезжать отсюда, посмотреть мир, заработать денег. Разве это так уж плохо? Никто и не обращал внимания, что возвращаются далеко не все. И постепенно начали пустеть деревни и города… Конан, — тут она робко заглянула ему в глаза, — если бы ты знал, как здесь душно…

Конан мрачно теребил пальцами мох. Я знал, о чем он думает. Он предпочитает встречаться с какими-нибудь демонами или, к примеру, с враждебно настроенным отрядом вооруженных до зубов монстров. Угроза, которой нельзя посмотреть в лицо и плюнуть в глаза, его угнетает. Конану требуется некто, кому можно перерезать горло, — это всегда бодрит истинных киммерийцев, как он сам признавался.

— Да, — тяжело произнес Конан наконец. — Странно все это. И странно, что ты не можешь мне сказать, кто твой враг…

Мы немного помолчали, наблюдая за тем, как затухает наш костерок. Эрриэз сидела, съежившись, маленькая, несчастная и очень одинокая.

Конан смотрел на нее, грустно улыбаясь, и глаза у него стали теплые.

Я встал и начал забрасывать угли сырым мхом.

— Оставь, он и так погаснет.

— Там торф, — сказал я. — Ты же сам говорил, что торф — отличное топливо. Если он загорится, то будет тлеть веками. А здесь и без того хватает стихийных бедствий.

— Кода у нас знаток по части стихийных бедствий, — сказал Конан, обращаясь к Эрриэз и словно извиняясь перед ней за меня.

Я решил проглотить оскорбительный намек. Никто другой не остался бы в живых, осмелься он на подобное.

Конан быстро собрал вещи, и мы снова побрели по болоту. После отдыха первые несколько шагов даются труднее, зато потом намного легче. И снова потянулись черные деревья, раскормленные дуры-птицы, булькающие лужи.

Вдруг Конан остановился. Мы с Эрриэз подошли к нему и тоже замерли. А Конан присел на корточки перед лужей, на поверхности которой плавала радужная пленка.

— Что ты там увидел? — спросил я недовольно. Эрриэз тоже присела рядом и вытянула шею, пытаясь разглядеть из-за плеча Конана то, что привлекло его внимание. Я понял, что эти двое увлеклись находкой и у меня есть время отдохнуть. Но сесть было решительно некуда, разве что на шею моему другу, а для такой выходки я еще не окончательно озверел. Поэтому я остался стоять и тоже, как последний болван, вылупился на эту лужу.

Лужа забулькала. Очень мило с ее стороны, подумал я, сейчас оттуда высунется какая-нибудь болотная гадость. Я с ними не знаком, но подозреваю, что самый матерый и свирепый Пустынный Кода покажется сущим ягненком перед тварями, способными жить в такой мерзости, как это болото.

Из лужи показались розовые округлые губы и большие мутные глаза. Потом плавник. Мощные жабры лениво шевелились, и от них кругами расходилась по воде зеленая муть.

— Рыба, — удивленно сказал Конан. Он потянулся за ножом. — Сейчас мы ее за жабры и в котелок, а, Эрриэз?

Эрриэз отчаянно замотала головой.

— Ты что, — в ужасе спросила она, — сможешь СЪЕСТЬ ее после того, как она так доверчиво посмотрела тебе в глаза?

Конан уставился на девчонку с таким искренним недоумением, что я прыснул. Я-то знал, что Конан начисто лишен сентиментальных чувств. Если он голоден, он убивает и ест. По-моему, это разумно. Он же делает это не ради своего удовольствия.

Но Эрриэз пришла в ужас. Она вцепилась в его руку и стала умолять, чтобы он не трогал это первобытное чудовище, которое глазело на нас из недр болота и бессмысленно шевелило жабрами.

— Ладно, хорошо, — удивленно согласился Конан. — Интересно, как она тут живет, эта тварь? Рыбы же не водятся в болоте.

— Может быть, это водяной? — предположил я. — Или болотный дух. Родственник… гм… одной нашей знакомой…

Эрриэз метнула на меня яростный взгляд. Уловив в ее мыслях отчетливое желание утопить болтливое порождение пустыни в болоте при первой же возможности, я замолчал, справедливо предположив, что «болтливым порождением пустыни» могу быть только я.

Но Конан не обратил внимания на мой намек. Он тихонько присвистнул, как будто встреча с нечистью могла быть для него чем-то неожиданным.

И тут рыба сложила свои прозрачные серовато-розовые губы в трубочку и свистнула в ответ. Конан чуть в лужу не свалился.

— Ничего себе, — сказал он и свистнул снова. Рыба высунулась из воды почти до половины и лихо выдала ответную трель, после чего вяло шлепнулась назад. Конан захохотал.

— Здорово! — крикнул он. — А мне это нравится.

И он просвистел начало кабацкой песенки. Рыба воспроизвела ее в точности. Эрриэз, видя, что животному больше не угрожает опасность быть съеденным, бледно улыбнулась.

— Я узнала ее, — заявила она. — Это Свистящая Рыба. В древности их водилось здесь много, а теперь, похоже, только эта и осталась. Ее зовут Лагуста.

— А кто ее так назвал? — поинтересовался я. — Я к тому, что странное имя для рыбы — Лагуста.

— Персонально эту рыбу никто не называл, — пояснила Эрриэз. — Это их родовое имя. Я думаю, мы первые и последние люди, которые ее встретили.

Я иронически посмотрел на Эрриэз, когда она произнесла слово «люди», но вовремя спохватился. Ведь утопит же, как пить дать.

— Давайте возьмем ее с собой, — предложил Конан. — Славная какая рыбешка Лагуста. Я обучил бы ее хорошим песенкам, и по вечерам она услаждала бы наш слух.

Под «хорошими песенками», как я понимаю, Конан подразумевал разные кабацкие напевы, от фривольных до псевдо-воинственных.

— Лагуста наверняка погибнет в неволе, — твердо произнесла Эрриэз. — Полагаю, что ее родичи именно так и были истреблены. Люди пытались приручить Лагуст, держали их дома в кадках и бассейнах, но из этого ничего не вышло. Бедные животные погибали от тоски.