Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

Травы да кусты смертельные на месте разлома из земли лезут, а деревья шум свой прекращают».

Дочь Веры сбежала из дома. Где она теперь – неизвестно. Старуха говорила с их мужчиной по телефону – тот отвечал медленно, сонно. Сказал, что девочка «уехала с мамой на море». Он произнёс это равнодушным, бесцветным тоном. Старуха не сомневалась: девочка одурманила отца и ушла на поиски матери. Значит, она должна быть где-то здесь, в местных лесах. Один на один с ифритом. Полная страха и злости.

Тревога отвлекала старуху от чтения.

«Много растений ядовитых появилось. Аконит, безвременник, пятнистый болиголов, красавка, белладонна, вороний глаз. Много, очень много за день выросло. Звери ушли дальше в горы».

Хлопнула входная дверь, занавески на окнах затрепетали от сквозняка. Она оторвалась от ветхих страниц. С вопросом глянула на вошедшего.

– Ничего. – Старик подошёл к изразцовой печи, рассеянно посмотрел на ветвистую иву, что была изображена на её боку.

– А скогсры? Ищут?

– Скогсры ищут. Деревья молчат. Онемели словно. Ни мамы, ни дочки.

Старуха встала, налила гостю чаю. Насыпала в пиалу изюма и кураги. Поставила на столик перед печкой. Старик задумчиво взял чашку, кинул пару засушенных виноградин в рот.

– Сотни лет земли эти были спокойны, – сказал он, – а сейчас, чуешь ты? Не только тис, не только Вера и дочь её. В лагере детском пропал ребёнок. Но мало этого…

– Чую, – перебила его старуха. – Всё в движение пришло. Порядок нарушен. И с каждым днём хуже становится. По капле, по маленькому шажку…

– Что это? – Он увидел на полу инструкцию.

– Инструкция ОпОРа твоего. – Старуха взмахнула листками.

– Не знал я, что у тебя есть такое.

– От бабки досталось. Все признаки налицо, что кто-то открывал разлом, Ахвал. Знаешь ли ты, кто это был и каким способом он мог это сделать?

Глава 3

Рэна

1

В корпусе после отбоя было тихо. Марта поймала себя на том, что думает теперь о начале смены как о чём-то непозволительно хорошем, почти запретном. Она лежала на спине, закинув руки за голову, слушала дыхания спящих Мишаевых и вспоминала, как впервые увидела в окно автобуса груду воды. Она была между деревьями, и даже над деревьями, и слева, и справа. Необъятная, слепящая.

Море! Какого оно было цвета – синéе неба! Марта смотрела и смотрела: как его так много, почему горизонт такой высокий? Мелькнул даже детский вопрос: почему оно не проливается? Восторг хотелось спрятать в кулак.

А поцелуй в макушку на выходе из автобуса? Это мгновение Марта смаковала, ставила «на повтор», как любимую песню в плеере. Казалось, что внутри постоянного движения дней оно застыло: она оборачивается и видит мальчишку, который надевает рюкзак. Он задел её затылок локтем, и именно это прикосновение показалось ей поцелуем. «Извини», – говорит мальчик. А она смотрит, смотрит, смотрит, и взгляд этот тянется до сегодня, до этого вечера, до её кровати. Брови двумя расплывшимися буквами «Л», улыбка как у Коли из «Гостьи из будущего»[12].

«Я Женя. Тимаев. Из боксёрской секции».

Директор «Агареса», Карл Степанович, суетился у автобусов с караваем, Нина Павловна из художественной гимнастики раздавала значки с изображением незабудок, кричала: «Сувенир! Символ лагеря! Чтобы пребывание здесь было незабываемым!» – но во всей этой толкотне Марта видела стриженый затылок, замусоленные тесёмки на серой спортивной кофте, светлые, едва заметные волоски на шее сзади.

Вот они идут на костёр в честь открытия смены, Марта ищет Женю: где он? В какой корпус поселили боксёров? А Мишка Холмов, самый зачипатый[13] пацан из их группы, спрашивает: «Ведьм жечь идём, да?»

Карл Степанович поджигает брёвна, выложенные в шалаш, пламя занимается быстро, сжирает щепки и газеты, ползёт изнутри конструкции, вырывается сверху. Вигвам теперь похож на вулкан. «Извержение!» – шепчет рядом Соня, и Марта наконец видит его: вон там, на скамейке, справа внизу. Женя поднимает глаза, и она быстро отводит взгляд. «Летний сезон девяносто третьего года в „Агаресе“ считается открытым!» – кричит их младший тренер Пашуля, и все хлопают.

Дверь в палату неожиданно распахнулась, прервав её воспоминания. Марта приподнялась на локтях и увидела прямоугольник освещённого коридора. Три серые фигуры стояли в проёме.

– Ну а куда её ещё? – голос Яртышникова звучал как из-под воды. – У нас все палаты заняты. В душевые, что ли, селить?

– Да, – осоловело и медленно ответил Пашуля, – из третьего корпуса никого не забрали… ну, после того, что с Гамаюновой…

Василий Викторович шагнул внутрь. Марта откинулась на подушку.

– Проходи, – сказал он. – Пустая кровать у окна.

Щёлкнула ручка, разговор вместе с шагами удалялся по коридору. На Сонину кровать легла незнакомая девочка. Они лежали друг напротив друга через проход. Марта посмотрела на неё. Та завернулась в одеяло по уши, и единственным не серым пятном в комнате были её рыжие волосы.

Марте захотелось до них дотронуться. Аккуратно, чтобы не шуметь, она вытянула руку и тихонечко погладила девочку. Лёгкий удар статического электричества кольнул её пальцы. Марта испугалась, что незнакомка тоже это почувствовала, что сейчас она поднимет голову и придётся с ней разговаривать. Но новенькая не шевельнулась.

2

Полине снилось, что она плывёт, отталкивая руками дохлых рыб. Двигаться тяжело, вязко, вода воняет. Её качает из стороны в сторону, она вылезает на берег и медленно ползёт, поднимаясь по лестнице, видит ободранные ступеньки и стены. «Мамочка, – Соня выбегает к ней из своей детсадовской группы, нарядная, лет четырёх, – смотри, я нарисовала тебе!» Она берёт в руки лист, неровно вырванный из альбома – клочья с одной стороны торчат зубьями. «Тут всего много, – Соня улыбается, обнимает её ноги, – и птички, и зверьки, посмотри. Ты принесла мне воды? Умираю пить хочу!» Полина рассматривает рисунок: похожая на палочку регулировщика берёза, вокруг – огненные листья, они не на ветках, а висят в воздухе. На верхушке дерева сидит птица, а внизу, на золотом ковре, змея…

Полина поднялась с кровати, подошла к окну. Она ещё ощущала прикосновения Сониных ручек из сна.

Каморка, в которую поселил её Яртышников, площадью была метров восемь, с видом на пыльную улицу Гурзуфа. Часы на аптеке показывали шесть утра. Разбитое колено болело. Если бы всё пошло по их с Соней плану, она выбирала бы жильё придирчиво: чтобы и море поближе, и чисто, и тихо, и внутренний дворик.

Сейчас же – всё равно. Нужно продолжать поиски. Она подковырнула спёкшуюся кровь на порванных джинсах, продела в штанину ногу. В дверь