Молитва к Прозерпине - Альберт Санчес Пиньоль

По этой причине меньше всего меня беспокоило то, что рабы могли отказаться сражаться за своего господина. Однако даже самоотверженная преданность может отступить перед ужасом: оказавшись лицом к лицу с таким чудовищным врагом, они могли подчиниться инстинкту самосохранения, забыть о долге, обо всех приказах и разбежаться в разные стороны. Я опасался именно этого и во избежание такого исхода рассчитывал использовать две уловки.

С одной стороны, можно было построить их определенным образом. Все мы, молодые патриции, проходили основы военного искусства, потому что, как тебе должно быть известно, Прозерпина, в нашей Республике не проводилось четкого разграничения дел военных и дел гражданских. Само собой разумелось, что магистраты были хорошими генералами и наоборот, поэтому нас, детей аристократии, обучали основам военной тактики и стратегии. И на первом же уроке нам объясняли, что чем хуже солдаты, тем плотнее надо строить их ряды. (И точно такой же прием, Прозерпина, применялся в политике.) Плохой солдат подобен скотине и чувствует себя уверенным только в стаде. Поэтому строй должен быть плотным: плечо к плечу и локоть к локтю, чтобы каждый чувствовал близость соседа и не терял связи с товарищами по оружию. Естественно, это будет только иллюзия: если люди сгрудятся, опасность от этого не уменьшится и не отдалится; но я надеялся, что благодаря такому строю они не разбегутся.

А с другой стороны, я надеялся на ахий, потому что все рабы их обожествляли, считая некими мифическими героями или полубогами. И если впереди они будут видеть крест ахии, то не пустятся в бегство.

Ах да, Прозерпина, совсем забыл: я говорю об ахиях во множественном числе, потому что призывы Ситир не остались без ответа и теперь с нами был второй ахия.

Он появился на рассвете. Меня насторожили крики в лагере: сотня женщин и мужчин указывали на приближавшуюся к нам фигуру. Это был мужчина. Это был ахия. И какой красавец! На груди и на спине красовались косые кресты «Х», на нагом теле ни волоска, как у Ситир. Казалось, будто какой-то скульптор своим резцом обозначил каждую мышцу его мускулистого тела. Представь себе, Прозерпина, величественную человеческую фигуру, выточенную из мрамора.

Все расступились, пропуская его, и все рты восторженно раскрылись, произнося в один голос: «О!» Ахия направился прямо к Ситир, которая в тот момент тренировала женщин, и она прервала свой урок, чтобы поприветствовать товарища по секте. Не сказав друг другу ни слова, они обнялись, как старые друзья, встретившиеся после разлуки. (На самом деле, как я узнал потом, раньше они никогда не виделись.) Двум ахиям не нужно было представляться и тратить время на объяснения.

Хотя их объятия выглядели вполне братскими, меня захлестнула волна ревности, зависти, гнева, ярости, уныния и еще трех или четырех неблагородных чувств, презираемых философом. Возможно, этот мужчина-ахия явился, чтобы помочь нам, но, поверь мне, Прозерпина, любовь может заставить нас ненавидеть наших союзников больше, чем врагов.

Я подошел к ним, стараясь скрыть свою неприязнь:

– Меня зовут Марк Туллий Цицерон, и, пока ты будешь с нами, ты должен подчиняться моим приказам. Как тебя зовут?

– Урф.

– Ты так пыхтишь, потому что устал? Или тебя и вправду зовут Урф?

– Урф.

– Урф, мы столкнулись со страшной угрозой.

– Я знаю об этом.

– Ты пришел сюда, чтобы сражаться и умереть. У нас нет ни малейшей надежды на победу.

– Я это знаю.

По правде говоря, он был не слишком разговорчив.

– Нам пригодятся твоя сила и твои способности, Урф. А сейчас иди к Квинту Эргастеру, и он даст тебе какую-нибудь работу.

На Эргастера подобные силачи никакого впечатления не производили. Он велел Урфу двигаться быстрее и подгонял его своим посохом, словно быка, запряженного в повозку. Но на быка этот мужчина совсем не походил; между ног у него висел член размером с конский, даже сейчас, в спокойном состоянии. Женщины, которых тренировала Ситир, посмеивались, и только она сама оставалась, по обыкновению, серьезной.

– Твой приятель Урф, наверное, поступил в монастырь Геи еще до рождения, правда? – насмешливо сказал я. – Мышцы у него всюду, даже в глазах.

Однако Ситир никогда не отвечала на субурские шутки, потому что жила в ином мире. Перед тем как отвернуться от меня и направиться обратно к женщинам, она ответила мне:

– Знаешь, почему тебя обуревают такие чувства, птенчик? Потому что ты еще птенчик.

И ушла, оставив меня одного.

Но ее место быстро занял Сервус.

– Ты, наверное, рад, господин. У нас вдвое больше ахий.

– Конечно, это хорошая новость, – согласился я. – Но и этого недостаточно.

– Ты прав. Будь у нас больше солдат, мы смогли бы убить больше тектонов или даже спасти наши несчастные жизни.

– Солдат? – рассмеялся я. – Откуда их здесь взять, в этой пустыне? Говоря «пустыня», мы в первую очередь думаем не об отсутствии воды, а об отсутствии людей.

– Это так, но все же люди в пустыне есть. Неподалеку отсюда живет небольшая группа сильных мужчин, которые, возможно, согласятся сражаться, если кто-нибудь объяснит им, в чем дело.

Я нахмурил брови и потребовал, чтобы он выразился точнее. Сервус поклонился, понимая, что его ответ мне не понравится:

– Серебряный рудник.

До этого момента я не отдавал себе отчета в том, насколько этот человек способен на всякие уловки. Он уже в третий раз настаивал на том, чтобы мы сходили на рудник. Неизвестно, зачем ему это понадобилось, но на сей раз я не мог ему отказать: любой вооруженный мужчина будет нам необходим. В первый раз в жизни мне приходилось с ним согласиться; я собирался исполнить желание раба, и это меня страшно раздражало.

Перед тем как отправиться на рудник, я передал Квинту Эргастеру бразды правления на время моего отсутствия, которое не должно было затянуться.

– Не строй людей для боя и ничего не предпринимай, пока я не вернусь, – попросил его я.

Он ответил мне, как примипил перед легионом солдат.

Со мной отправились Сервус, Ситир и Куал, который знал точное расположение этого распроклятого рудника. Мы отошли совсем недалеко от лагеря, когда на нас напали.

Ты, наверное, помнишь, Прозерпина, что еще в Утике нас предупреждали, что на отдаленных пустошах провинции промышляет шайка знаменитых бандитов. О них шла слава как о людях отчаянных и грозных, встреча с которыми грозила верной гибелью. Так вот, последующие события больше всего напоминали ателлану, то есть комедию, которую разыгрывали в городе Ателла[56], – эти фарсы считались самыми гротескными и язвительными проявлениями драматического искусства.

Мне вспоминается, что справа