Битва за Лукоморье. Книга 3 - Вера Викторовна Камша

– Местные помогли.

– Местные с лета мимо по малину да по грибы ходят, смотрят в упор, да не видят ничего. Укрылась я, надоели все.

– Ну, извини…

– Как вышло, так вышло, дело прошлое. Так как тебе удалось заклятье обойти?

– Говорю же, местные. До опушки – люди, дальше – леший. Скрытничать ты его не просила, а я с ним по-хорошему, с уважением… Справный у вас тут хозяин, солидный, потому и лес чистый, любо-дорого посмотреть. Познакомься при случае, не пожалеешь.

– Поглядим. – Ничего-то она глядеть не будет, незачем уже! – А вы, Охотники, значит, с духами дружбу водите? Не думала.

– Так для дела бывает нужно, видят они многое, да и помочь порой могут. Хорошие они, хоть и шутить любят, не без того. Меры порой не знают. Помню, было дело, водил меня леший по кругу вокруг двух озер, никак выехать к тракту не получалось. Я раз его пристыдил, два – потом пришлось за нож китежанский браться. Как всадил в дерево с северной стороны, так и увидел нужный поворот, чары-то совсем простенькие были. Только он не со зла, просто забавлялся со скуки… А того раньше, я тогда распашня не носил еще, с меня на скаку шапку ветром сорвало и в лес унесло. Ну что с ним поделаешь, с таким? Засмеялся да крикнул: «Носи и меня вспоминай, щеголь!»

Он и сейчас засмеялся, первый раз за кончавшуюся ночь. Права, права была Благуша – так смеяться умеют лишь бабники. Только бабник – не значит насильник, скорее уж наоборот, да и не до красы девичьей ему – как думал о своем жеребце, так и думает.

– С тебя станется, – задумчиво произнесла Веселина. – Кто с лошадьми ладит, тот и с духами договорится; лесожители, они все-таки ближе к животным, чем к человеку. И разумом несовершенны, как дети или умные звери. Что глядишь? Так в книгах написано.

– Поспорил бы с твоими книгами, да лень. Только жаль мне, что этих ребят и… девчат многие за вражью силу держат, – с горечью бросил китежанин, видать вспомнил что-то невеселое. – Они ведь и волю Белобогову чтут, и праздники знают, и гостинца желанней нет для них, чем хлеб с солью. А еще – когда совсем к горлу подступает, защищают они свою родную землю. На Руси после Кощеева вторжения мало леших оставалось. Старики говорили – перекинулись кто конем, кто человеком, ушли на Колобухово поле и не вернулись. Погибли. Сейчас, правда, выправилось все. Надолго ли?

– Ты о чем? – не поняла задумавшаяся отшельница. Когда свое на уме, чужое словно бы мимо течет.

– Так, ни о чем… – казалось, Алеша сам своим словам удивился. – Рассвета жду. И ведь знаю же, что нельзя прежде времени спрашивать, а язык так и чешется.

– Лучше не спрашивай, а рассказывай.

– О чем, Мирава?

– О себе, о Буланко, о том, как с вами такое вышло, – девушка заставила себя улыбнуться, – а то продешевлю еще, не знаючи. Слушай, а ты точно богатырь? Вы ж как не в себя есть должны, а ты который час за столом и хоть бы куренка какого попробовал.

– Прости, – гость словно бы впервые оглядел выставленную снедь. – Хорошо живешь.

– Не жалуюсь. Волшебница же как-никак. Так что с вами приключилось?

Теперь он ел быстро, но опрятно, все больше налегая на заливное и свежий хлеб, ел и рассказывал, кажется, не таясь. Не то чтобы душа совсем нараспашку стала, но то, что дров ее гость по младости наломать успел немало, Веселина поняла, коню же с хозяевами не везло отчаянно, вот тот и дурил и додурился до водовозной бочки. Зато как встретились Алеша с Буланко, так и сложилось у них. И странствовали вместе, и сражались – а тут беда такая…

– Разум да сердце у Буланыша, считай, человечьи, – объяснял, трудясь над подсунутой перепелкой, Охотник, – но тело-то конское. А коню главное – двигаться, бегать, без этого ему долго не протянуть, да и не жизнь это! Буланыш меня просил к обрыву его отвести да там и оставить, думал, не пойму, что он сотворить с собой надумал.

– Чего же тут понимать, никто не хотел бы так жить!

– Слепой Ведане это скажи! – усмехнулся Охотник. – Нельзя надежды терять. Никогда. Но у коней немного по-другому все. В общем, насилу уломал его с тобой счастья попытать… Приключится же такая нелепица! Скажи кому, что пьяный обезьян черепаху бросил да коня ослепил, за шута ведь примут!

– Не в обезьяне дело, – волшебница нахмурилась, подбирая слова. – Зденка эта, похоже, сама своей силы не ведает. Разозлилась она на тебя, да не один раз, а целых три. Нарочно вряд ли вредила, но в сердцах, видать, всякого нажелала, вот и аукнулось.

– Тогда бы мне прилетело, – богатырь с силой оттолкнул ковш с квасом, – Буланко-то за что? Да и не станет зверинщица коню мстить. Видела бы ты ее…

– Я ее не видела, но слонишу своего она бросила, а предательство даром не проходит, меняет оно человека. Это уже не та девушка, что с больным зверьем нянчилась и любила отца с братьями. Другая. В душе уже завелась гниль, которую она сама в себя впустила, исправить такое и трудно, и больно… Ну да не о Зденке речь, а о тебе. Похоже, первый раз она осерчала, когда ты объявился, загубив тем любодарову затею. Потом обидно ей стало, что ты и сильней ее милого оказался, и толковей, ну а в третий раз ты мало что вина пить не стал, так еще всю ночь у костра сидеть наладился. От отца с его недотепами они, может, и по-тихому сбежать бы рискнули, только Охотника не обойдешь и не обманешь. Пришлось шум поднимать, зверьем рисковать, и все из-за тебя! Люди часто за свои вины на других злятся.

– Но Буланыш-то почему?

– А тебе в Китеже не говорили разве, что злых духов безнаказанно только одиночки гонять могут? Если у тебя есть хоть собака, не говоря о людях родных, – нельзя. Погибнут они. Цель не ты. Цель те, кого ты любишь. С твоим верным конем так и вышло, тем паче, что Зденка зверинщица. Она не только на тебя ярилась, но и о слонише своем думала, дескать, и это из-за тебя, вот за ее любимца твоему и аукнулось. Сам удар иголочкой был, а за ним ниточка потянулась. Не из зла свитая, из злости, что на