Гидеон Эйлат - Бич Нергала

— Ранен в зад, — жизнерадостно пояснил Паако, угадав невысказанный вопрос. — Отнюдь не из-за трусости, а лишь по недомыслию одной очаровательной простолюдинки. Но ты, дружище, — добавил он с безмятежной улыбкой, — конечно, излечишь мою рану. Я не знаю лучшего лекарства, чем смертные муки предателя.

— Никаких мук! — зло рявкнул Сонго. — Помешались все кругом на пытках! Мы что, апийские выродки? Да и времени в обрез. Надо спешить в Даис, выручать госпожу Зивиллу. Вздернем подонка, и все тут.

Сильные руки обхватили барона, стащили с коня, повалили в едкую дорожную пыль. Он поднялся на ноги и тут же снова упал от жестокого удара в ухо. Не пытаясь больше встать, он произнес:

— Зивилла — это я.

Никто вокруг него даже не усмехнулся. На барона смотрели ненавидящие глаза. Он был на волосок от гибели.

— Это правда, — сказал он. — Агадейцы обменяли наши разумы. Теперь я, Зивилла — в этом теле, а Ангдольфо — в моем. Он сейчас хозяйничает в Даисе. Если мы его не остановим, Нехрем падет. И в Когире будут править агадейцы.

Ему не верили. Зато на трех-четырех лицах появились ухмылки. Кое-кого забавляла изобретательность трусливого предателя.

— Это правда, — повторил молодой аристократ. — Я не притворяюсь сумасшедшим. Если уж вам так хочется видеть меня в петле, пусть будет по-вашему, я только об одном прошу: выслушайте меня и отправьте гонца к Токтыгаю. В Даисе мятеж. Под личиной Зивиллы к власти пришел агадейский шпион. В апийском плену мой разум переместили в голову этого предателя, а барону Ангдольфо досталось мое тело. Меня отправили в тыл, но обоз не дошел до Апа и попал в руки бандита, который орудует под твоим, Конан, именем. А Ангдольфо благополучно прибыл в Даис и убил моего дядю. Теперь он должен расправиться с недовольными дворянами, чтобы утвердиться во власти. И тогда у агадейского короля будет послушный ставленник в Когире, а Токтыгай без союзников долго не продержится.

— Бедный Ангдольфо. — Паако с притворным сочувствием покачал головой. — Ты всегда был маленько чудаковат, а теперь и вовсе лишился рассудка. Должно быть, нравственные страдания. Увы, мой друг, содеянного не исправишь. — Он повернулся к Сонго. — У меня в седельной сумке хорошая веревка, достань, не сочти за труд. А вон за теми буграми, — он указал назад, — я по пути заметил вполне приличную дикую яблоню.

Сонго кивнул и спешился. Конан нагнулся и положил ладонь ему на плечо.

— Помнишь Дазаута?

Сонго поднял на него злые глаза.

— Ну и что?

— А то, что этот парень не лжет. Это не он, а она. Зивилла.

— Бред. — Сонго стряхнул его руку.

Конан вздохнул, спрыгнул с коня, двинулся следом за Сонго и вырвал ременный аркан, который тот достал из сумки Паако.

— В голове Дазаута сидел чужак. Или забыл? Это колдовство. Когда чужак вышел, Дазаут наложил на себя руки. Неужели ты думаешь, он сделал бы по своей воле то, что сделал?

— В войске Каи-Хана есть агадеец по имени Лун, — раздался за его спиной голос Ангдольфо. — Он волшебник. Для него забраться кому-нибудь в голову и подчинить своей воле — сущий пустяк. Сонго, сейчас я докажу, что я — это я. Помнишь стихи, которые ты читал мне однажды вечером в Самраке, в Галерее Пьянящего Ветра? Мы с тобой вдвоем гуляли в парке и целовались, а потом поднялись в Галерею, и ты мне читал кое-что из твоей любимой кхитайской поэзии…

— Куй-Гу, — буркнул Сонго. — Я ей читал Куй-Гу.

— «В дыханье ветра — ароматы трав. Я упиваюсь трепетом зари. Любимая, доколе будешь дуться?»

Сонго упрямо стоял спиной к Зивилле и Конану, невидяще глядел на седельную сумку Паако.

— Об этом, — сказал он, наконец, — она могла рассказать ему под пытками.

— Брось. — Зивилла поморщилась. — Ты же сам в это не веришь.

Сонго повернулся к лежащему в пыли человеку — узилищу разума его госпожи. И в его глазах Конан увидел невыносимую муку.

На грязную стойку одна за другой упали три золотые монеты.

— Вот эта, — человек в неброском дорожном костюме придвинул к потному и не совсем трезвому хозяину подворья желтый кругляш, — за обед, и да хранит тебя твой Митра, если надеешься скормить мне вчерашние помои. Эта, — по стойке шаркнул второй «токтыгай», — за свежего коня, а мой останется у тебя, и не вздумай его продать, я за ним обязательно вернусь. А эту ты получишь, — он прикрыл третью монету ладонью, — только если скажешь, чьи телеги стоят на твоем дворе? Сдается мне, я их уже где-то видел. По крайней мере, одну, ту, с интересными рисуночками.

Последние фразы заставили хозяина постоялого двора оторвать жадный взор от денег и боязливо покоситься на двух мужчин, которые расправлялись с огромным жареным сазаном в дальнем углу комнаты. На них была одежда нехремских купцов: пестрые халаты, стеганые шелковые шаровары, войлочные сапоги с загнутыми носами, на головах суконные треухи с лисьей опушкой. Но этим сходство с честными торговцами исчерпывалось начисто. В одном из них Лун без труда узнал северянина, вана, а где это видано, чтобы ван подвизался на мирном поприще? Стихия этого племени — разбой, на худой конец, воинская служба. Еще Лун мог бы поклясться, что во дворе он мельком увидел под телегой негра, а уж эту породу точно ни с кем не спутаешь.

И откуда у «купцов» повозки, битую неделю мозолившие ему глаза в стане Каи-Хана? Они должны быть в руках у бандитов, с которыми стакнулся сотник Нулан, и куда, интересно, подевался он сам и его родичи?

Куда ни глянь, одни загадки. Луна они обеспокоили не на шутку, последние дни его, с отрочества привыкшего к простой и размеренной монастырской жизни, к ежедневным молитвам и медитациям, тревожил любой неожиданный поворот событий. Когда он под видом заложника апийской банды покидал Агадею, будущее казалось ясным и предсказуемым. А теперь кругом — сумятица, бессмыслица, хаос, и первоначальные цели, такие близкие, такие чистые и светлые на первый взгляд, с каждым днем все быстрее отступают в недосягаемые дали, теряются в кровавом и дымном тумане. Наверное, прав Бен-Саиф: любой замысел, сколь бы ни был он гениален, трещит по швам при первом столкновении с алогизмом, заложенным в человеческий разум самими богами-создателями.

— Телеги, — хриплым шепотом ответил когирец, — принадлежат этим благородным и щедрым господам. Их друзья переночевали в моей гостинице и рано утром отправились в Даис, а товары оставили здесь до своего возвращения, под присмотром пяти надежных людей. В столице, говорят, сейчас неспокойно, и караванщики решили не рисковать. Они съездят туда, засвидетельствуют свое почтение новым властям и, если их примут радушно, воротятся за обозом. А нет — отправятся восвояси.