Сергей Волков - Чингисхан. Повелитель страха

Оказывается, что с началом песчаной бури сержанта ударили чем-то тяжелым по голове, и он потерял сознание.

– Очухался, падла, весь в дерьме, – под гогот старослужащих мрачно рассказывает Пономарев. – Они в этот погреб требуху всякую кидают, кишки там, ноги бараньи. Автомата, главное, нету, падла! У-у, найду, кто – глаз на жопу натяну, с-сука!

Раздевшись догола, он выкидывает хэбэшку на обочину дороги и устраивается на корме БМД. «Коробочка» трогается и, вздымая пыль, мчит нас обратно на точку, в лагерь.

Улучив момент, я подсаживаюсь рядом с сержантом и спрашиваю:

– Слышь, Пономарь, а ты откуда стихи эти знаешь?

– Кому Пономарь, а кому и товарищ сержа… – начинает он, оборачиваясь, но видит меня и смягчается. – А, это ты. Стихи я с детства помню. Сосед у нас в коммуналке был, старик, бывший военный врач. Как напьется, всегда их рассказывал. Четкие стихи. Курить есть?

– Точняк, четкие, – соглашаюсь я. – А курить нету. Ни у кого.

– Тьфу ты! – Пономарев сплевывает и, откинувшись на свернутый брезент, закрывает глаза.

Так, в нарядах, караулах, занятиях по стрельбе, проходит две недели. В воскресенье я получаю от матери письмо. Написал я ей в самый первый день, как оказался на точке. Естественно, ни про какой Афган не сообщил. Письмо было обычным – «жив-здоров, все нормально, снег скрипит под сапогами, кормят хорошо, настроение бодрое, бабушке привет». Но она словно сердцем почувствовала, что я вру. В своем письме мать пишет, что каждый день молится богу, чтобы он защитил меня, спрашивает, что прислать из вкусненького, просит помнить, что кроме меня у нее никого нет на этом свете. В общем, не письмо, а сплошное расстройство.

Около половины одиннадцатого со стороны горного хребта Куги-Баба приходит колонна. Два десятка бензовозов, четыре БТРа охранения и головная БМП. Начальник колонны, усталый полковник в запыленной фуражке, не здороваясь, передает майору Киверову приказ из штаба армии – на время движения по долине усилить охранение колонны боевой машиной десанта и двумя отделениями личного состава. То есть нами.

– С кем же я останусь? – не по уставу отвечает майор. Полковник плюет на обочину дороги.

– А мне похер!

Плевок у него, что называется, не получается – тягучая слюна повисает на грязном подбородке. Бляха громко фыркает.

– Даю минуту! – кричит полковник, утираясь рукавом. – Чтобы через нее… В общем, шестьдесят секунд – и БМД встает замыкающим, а твои люди, майор, сидят на броне БТРов. Вопросы есть?

– Есть, – спокойно кивает Киверов. – БМД на профилактике. Масло слили. Песок, пыль…

Полковник матерится, лезет на БМП и оттуда сообщает:

– Я подам рапорт! Воины, приказ слышали? Минута! Время пошло!

– Вот козел, – вполголоса бормочет майор и толкает прапорщика Гаврилюка: – Тарас, поедешь старшим. Давай!

Мы разбираем оружие, подсумки, эрдэшки, строимся поотделенно у шлагбаума. В самый последний момент Киверов выдергивает меня из строя.

– Рядовой Новиков!

– Я!

– Останься. Ты мне нужен. Остальным: к машине!

Пацаны бегут к «коробочкам». БТР взревывают движками, плюются густо-синим выхлопом. Водители «Уралов»-бензовозов смотрят на нас, словно на придорожные камни. Колонна идет со стороны Кундуза, люди устали. Эмоций просто не осталось. У некоторых машин на дверцах висят бронежилеты. Я усмехаюсь – если пуля или осколок попадут в пятитонную емкость с бензином, человека в кабине ничто не спасет. Но этим парням из автобата, видимо, хочется думать, что они могут хоть как-то обезопасить себя.

Колонна трогается. Из-за палатки с опаской выглядывает механик-водитель нашей БМД, «ас афганских дорог» Викулов, наголо бритый сверхсрочник, человек ленивый и скучный, как жэковский слесарь. На самом деле никакой профилактики он не делал. Накануне, возвращаясь из очередного патрулирования на окраине Бамиана, Викулов решил сократить путь и рванул через усеянную скальными обломками проплешину, лежащую между нашей горой и придорожными холмами. Где-то там, на камнях, БМД забуксовала и в коробке посыпались шестерни. Кое-как, скрежеща и дергаясь, машина доковыляла до поста. Киверов набил «асу афганских дорог» морду и дал день на то, чтобы перебрать коробку и вернуть БМД в строй. Викулов сказал, что «зуб даю – все будет в ажуре» и с шести утра, с головы до ног измазанный маслом, возился в чреве машины.

После ухода колонны нас остается семеро – трое на посту у дороги, лейтенант Чехов в штабной палатке, механик-водитель, Киверов и я.

…Стрельба начинается одновременно со всех сторон – со склона горы, с вершин холмов, из-за скальных глыб и дорожной насыпи. Духи бьют короткими прицельными очередями. Пули их АКМов дырявят брезент палаток, звонко рикошетят от траков БМД, цокают о камни. Пацаны внизу бросают шлагбаум и бегут к нам, под защиту сложенных из камней брустверов. Они не понимают, что лагерь простреливается насквозь, что нас окружили и духи висят над нами, как ангелы. Мы мечемся между палаток и ящиков, запинаемся о разложенные на промасленном брезенте частях раздаточной коробки БМД и только один Киверов из-за полевой кухни ведет ответный огонь, в промежутках между выстрелами матом загоняя нас в укрытия.

Я кое-как втискиваюсь в узкую щель между каменной стенкой и горой патронных цинков и вижу лейтенанта. Он выскакивает из штабной палатки с автоматом в одной руке и плоской коробкой рации в другой. Суставчатая антенна качается над ним, как удочка. В рацию попадает пуля, вырывает кусок металла, во все стороны летят разноцветные электронные внутренности. Лейтенант некоторое время смотрит на нее, потом бросает на землю.

– Падай! Падай, дурак! – орет Киверов и начинает поливать гору длинными очередями, чтобы дать лейтенанту хоть гипотетический шанс уцелеть.

Наверное, шанс этот был не таким уж и мизерным – духи на склоне затихают, уж больно плотный огонь организовал майор. Но Чехов, вместо того, чтобы бежать в укрытие, останавливается и чуть ли не с бедра стреляет. Он еще что-то кричит, что-то злое и яростное, но за грохотом боя я не разбираю слов.

Зато я хорошо слышу характерный звук винтовочного выстрела. Видимо, вот так и звучит знаменитый «Бур». Стреляют издалека, с холмов. Пуля пробивает лейтенанта насквозь и он падает, продолжая нажимать на спусковой крючок своего АКМС. Последняя очередь лейтенанта косо перечеркивает склон; пули выбивают пыльные фонтанчики.

– Новиков! – перекрикивая грохот пальбы, кричит майор. – Новиков! Ко мне!

Легко сказать! От полевой кухни, за которой засел Киверов, меня отделяет всего-то шесть-семь метров, но это открытое пространство, простреливаемое духами. Что делать?