Лита - Тамара Витальевна Михеева

Лита кивнула. Они хоронили в лесу ралинов и думали примерно так же. Она снова вспомнила могилу Рами у четырех ралут и положила руку Солке на голову. В битве ему разорвали ухо, зато все жители деревни зауважали его, подходили, гладили, благодарили, приносили угощение.

Тела погибших начали опускать в могилу, запели женщины. Лита подумала, что песни, которые поют, когда жизнь человека только начинается и когда заканчивается, похожи. Впрочем, что же в этом странного? Погибшие в этом мире начинают жизнь в другом: они ушли на Верхние луга и смотрят теперь на нас сверху, на все наши дела. Она вспомнила, как Синра кинулся на урфа, забравшего его сына, и сморгнула слезу. Ее отец не схватил топор, не всадил его в спины советников, он просто заменил ее жизнь на жизнь Флон. Потому что есть такой старый закон, потому что так можно, потому что Флон родилась и выросла в деревне, которую грабят и грабят урфы, ей нечего было есть, и, чтобы не быть съеденной, она ушла в вечные. В Золотом городе нет урфов. Никто не съест твоих братьев и сестер. Почему урфы ни разу не дошли до города? Ведь здесь не так уж и далеко…

Кто-то заиграл на флейте. Не очень умело, да и флейта была слабая. Лита грустно улыбнулась: если бы ей вернули флейту, она могла бы не только помогать в родах, врачевать раны, но и играть на похоронах. Она не так уж мало умеет!

К ней подошел Харза, спросил:

– Когда мы двинемся дальше?

Этот вопрос застал ее врасплох. Она успела забыть, что они куда-то шли, что у них есть цель.

– Мы не можем бросить их сейчас. Вдруг и правда придут урфы?

– Вот и хорошо! – только и ответил Харза.

И Лита поняла, что он сам хотел остаться. Это ее удивило, но тут подошел Лангур, и она забыла о Харзе.

– Надо обойти все дворы, посчитать, у кого сколько топоров, ножей, у кого остались со старых времен мечи… – сказал Лангур. – Оружие урфов тоже придется взять.

– Можно еще биться серпами, – сказала Лита. – И заточить колья.

Он удивленно взглянул на нее, улыбнулся.

– Хорошая идея.

– Лангур, а про какие войны говорила Таура? С кем воевали ваши деды и отцы?

Он усмехнулся:

– А я-то уж подумал, ты все знаешь про войну. Она имела в виду Войну четырех городов. Конечно, наши отцы на ней уже не воевали, но они были детьми тех, кто еще ее застал. И эта память живет в них всю жизнь.

– Что за Война четырех городов? – всунулся Харза, но Лита перебила, увидев удивленный взгляд Лангура:

– Та, где сражались четыре города, опять ты забыл уроки истории, братик.

– Да, – кивнул Лангур. – Один из городов был совсем неподалеку. Там еще сохранились развалины, хоть все и сильно заросло травой и деревьями. Хотите посмотреть?

– Очень! – ответила Лита, не успев подумать, зачем ей это надо.

Погибший город

Город был разрушен давно и весь порос молодым лесом. Еще угадывались стены домов, обвалившиеся колодцы, дороги. Еще величественно возвышался над зарослями храм с колоннадой и широкой лестницей.

– Чей это храм? – спросила Лита почему-то шепотом.

– Никто не помнит. Этот город погиб самым последним в Войне четырех, но память людей погибла еще быстрее, чем она закончилась. Просто Храм. Мне кажется, здесь можно поговорить с любым богом.

– Значит, это храм Всех богов? – усмехнулся Харза и посмотрел на Литу, будто напоминая, куда они на самом деле шли.

– Выходит, что так.

Лита не удержалась, поднялась по лестнице. Харза и Лангур остались внизу, разглядывали заржавевший меч, воткнутый в землю почти по самую рукоятку, пытались его достать.

Двери храма сгнили, осыпались трухой. Лита постояла на пороге, оглянулась, заметила, что Лангур присматривает за ней, и, успокоенная этим, вошла. Сумеречный свет большого зала; колонны, уходящие ввысь, как огромные деревья; танцующая в солнечных полосах пыль; где-то вспорхнула птица – наверное, их множество гнездится под этой частично обрушившейся крышей теперь… Именно по высоте крыши и белым гладким колоннам Лита поняла, что когда-то храм принадлежал Тимиреру, ведь у Айрус все внутри было бы покрыто затейливой резьбой, у Рала – золотом и всюду стояли бы каменные чаши для огня, а у Геты не было бы такой высокой крыши. Лита усмехнулась сама себе: Пенелас была бы ею довольна, ее уроки она усвоила.

Лита подошла к алтарю, разглядела оставленный около него бронзовый черпак для вина, палочку, чтобы мешать огонь, нож. На алтаре с удивлением увидела хлебные крошки и горсть лесных орехов. Все остальное исчезло, сгинуло, пропало. Безжалостное время, глупые люди, что позволили разрушить такую красоту…

Она вспомнила битву с урфами, вспомнила, как стояла и не могла броситься в драку, будто битва была чем-то цельным, тем, что началось без нее и без нее закончится, тем, что ей не принадлежало. Она боялась быть убитой, но хотела драться, хотела победить урфов. Вдруг ей показалось, что за колоннами мелькнула какая-то тень. Стало не по себе. Лита негромко сказала:

– Кто здесь?

Но никто не отозвался – ни шагов, ни шороха. Тогда Лита встала перед алтарем на колени, сложила руки, прошептала:

– Бог мой Тимирер, отец всем ветрам, облакам и птицам! Я, Литари Артемис Флон Аскера, стою на коленях в храме твоем и прошу тебя, моего покровителя: дай мне сил и мужества одолеть урфов. Это не мои деревни, не моя война, но я не могу уйти и забыть о них, обо всех этих людях, о малыше Риу, о Лангуре. – Она споткнулась о его имя, будто о камень на ровной дороге, но тут же продолжила: – Я должна придумать, как им помочь. Помоги мне, Тимирер!

Бог Тимирер молчал. Он не отправил ей знамение с птицей или дуновением ветра, но Лита услышала шаги Лангура и поднялась с колен. Вот он – единственный знак, который могут послать ей боги. Она хочет, чтобы Лангур жил. Жил в мире, без страха. Чтобы его детей, когда они родятся, не съели на обед чудовища в ралутовых масках.

Потом они еще побродили между развалин города, искали оружие, брошенное со времен Войны четырех городов, нашли три хороших, хоть и заржавевших меча и один сломанный арбалет. Лита начала читать наизусть «Сказание о Гиоре и его братьях», которое наставница Карисас заставляла ее учить на уроках риторики:

Были они не разлей вода,

Но каждого зависть и жажда вела:

Жажда быть первым и самым великим,

Быть единственным светлоликим.

Мрак заслонил глаза одному:

«Я самый старший, и потому