Однажды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

Вера. Соня. Марта. Худенькая девочка, которая, когда волнуется, переступает с пятки на носок – прямо как он сам.

«Старик прав, она моя сестра», – вспомнил мальчик. И тут же – как точка через тире – он вспомнил ещё кое-что.

3

Её работу прервал резкий крик. Молодая женщина – мама одеревеневшей девочки – в ужасе кинулась к ней.

– Что вы себе позволяете? Что вы творите? – Она осеклась, увидев, что Зейнеп мажет зельем сосну и не трогает берёзу.

– Спокойно, милая, – сказала она, – дочь твою хочу спасти.

– Но Соня не в это дерево превратилась, она…

– Берёзкой стала, знаю, знаю, – перебила её Зейнеп.

– Так вы верите мне? – удивилась женщина.

– Верю, как не верить. Своими глазами видела. Я – Зейнеп.

– Полина. – Женщина неуверенно пожала ей руку.

– Послушай. Присядь. Хотя б на траву, – вмешался старик. – А мы попытаемся тебе всё объяснить.

– Не хочу я сидеть! – резко оборвала его Полина.

Зейнеп улыбнулась.

– Хорошо, хорошо, – согласился Ахвал, – я просто тебе сказать попробую. На твою дочь напал злодей. И одна… ведьма, пытаясь её спасти, превратила Соню в берёзу. Злодей хотел убить ведьму. Но её укрыла сосна. – Он погладил ствол. – Однако злодей сильно обжёг и дерево, и ведьму. Теперь она страдает внутри него.

– Дочь твою отколдовать не могу я, – сказала Зейнеп, – только она может. – Старуха показала на сосну. – А вот ведьму вылечить – в силах моих.

– Ты нужна нам, – продолжил старик. – Рядом с берёзой будь. Любовью её питай. Это самое главное.

Полина отошла к краю поляны.

– Всё кружится… – сказала она тихо, и её стошнило.

Ахвал протянул бутылку с водой.

– Дыши, – посоветовала старуха, – вот так, так, хорошо. Пей.

Полина послушно подняла голову, чтобы сделать глоток, и остолбенела. На секунду вместо деревьев она увидела Соню и Веру: девочка спала, а молодая женщина была обожжена и изуродована. Бутылка выскользнула из её рук. Она подбежала к деревьям и остановилась между берёзой и сосной. Тени от них, не подчиняясь никаким законам физики, образовывали на земле крест.

– Хорошо, что ты поливала, – сказала Зейнеп.

– Я знала, – прошептала Полина, – я слышала её. Мне никто не верил, а я слышала её.

4

Ребята зашли в лагерь, обливаясь потом. Шпарило солнце. От мокрой одежды шёл пар. Каждый что-то нёс. Кто скатерть, кто пакет с приборами. Светка была уставшая, но довольная. На площадке для транспорта под платанами стояла машина скорой помощи. Опять.

– Что ещё случилось? – проворчал Холмов. – Мы местной больничке прям план делаем.

На поперечной аллее кучей колёс и спиц лежали сваленные велосипеды. Дети, не сговариваясь, пошли к медкабинету.

– Скатерти в столовую сдайте! – заволновался Фур-Фур.

У входа на стадион, опершись о корявое дерево, стоял Ван-Иван. Смотрел вниз, тихонько качал головой, вздыхал. Марта подошла к нему. Он глянул на неё, расстроенно сплюнул:

– Паренёк из секции велосипедов. Симпотный такой, мне ещё лейки носил. Иван тоже. Фамилию и не знаю даже. Упал на дороге-то. И что только ему под колесо попало, гадость какая. На скорости всей.

– Так это ж Подгорный небось. Наш чемпион.

Садовник замолк. Марта сжалась от предчувствия того, что сейчас услышит.

– Проволокло его. А они ж ездят – для лёгкости трусы, майка. Голые почти. Хоть в шлемах, прости господи. Пока крутился и так и этак – всю кожу содрало. Асфальт шершавый на трассе. Они попа`дали там из-за него, но остальные ничего. Только его одного принесли – не узнать.

Вдали послышались голоса.

– Ты это, – остановил её Ван-Иван, – не ходи туда.

Но было поздно: санитары несли Подгорного на носилках по главной аллее. Он был уже перевязан и держался молодцом: рядом шли ребята из его группы, все в синяках и кровоподтёках, шутили. Он им что-то отвечал. Мальчик улыбался, чтобы показать друзьям, что с ним всё в порядке.

За носилками шли, тихо переговариваясь, тренеры. Яртышников увидел Марту, подошёл, положил руку ей на плечо, глянул в глаза.

– Да, – сказал он. – Велосипедный спорт – травмоопасный спорт. Но нам нечего прохлаждаться. И так всё утро пропустили. Марш на тренировку!

5

– Разминка!

Застучали мячики. Марта подала.

Тоска по Цабрану вошла обратно в свои берега. Почему Зейнеп, такая дружелюбная поначалу, кинулась на неё с кулаками? Почему Ахвал просил её остановиться? Она же просто стояла на месте, держала Цабрана за руку и ничего не делала.

Или делала?

Они с Лизкой быстро перекидывались накатами справа направо, по диагонали. Марте нравилось разминаться: здесь никто не пытается тебя обхитрить. Поэтому мячик мог держаться на столе долго-долго. Можно не думать. Потому что даже думать о том, сколько всего произошло за последние два дня, было странно. И играть в теннис было странно. Будто делаешь какие-то непонятные движения из прошлой жизни.

– Боже. Боже. Боже, – говорила Лизка каждый раз, когда махала ракеткой, – как это всё переварить?! А Подгорный? Видела? Он всё содрал. Всё. Восставший из ада. Фредди[52]. Мы в ужастике, Мартулёш. А Соня? А Майкина мама? – Мишаева понизила тон.

– Ладно тебе, прекрати.

– А как им всем больно, представляешь?

– Перестань!

– Ну хоть Михална сказала, что Подгорный несильно поранился, «содран только верхний слой». И то слава богу!

Марту передёрнуло от этой фразы. Она неловко отбила накат и попала в сетку, подошла к столу сбоку и пропихнула шарик на Лизкину сторону, чтобы та подобрала. Марта слышала, что Рыжая с Тинкой за соседним столом справа о чём-то тихо говорят. Холмов и Сухофруктов слева – тоже. Мерный гул разговоров заглушал стук мячиков.

– Так, я смотрю, вы не можете успокоиться, – вышагивал Яртышников по проходу. – Всем построиться!

Марта аккуратно положила мячик под ракетку и встала в строй.

– Болтаете? – Василий Викторович ходил туда-сюда. – Значит, нагрузка у вас слишком лёгкая, раз болтать можете. Пятнадцать отжиманий, челночный бег – десять раз, десять выпрыгиваний из приседаний. Десять подходов. Начали! С ними по-хорошему, день рождения с ними празднуй, а они халтурят. – Яртышников смотрел на секундомер. – Правило тренировки забыли? Рот на замок! А если Павел Николаевич вам разрешает разговаривать, значит, и Павел Николаевич будет наказан.

Лизка закончила отжиматься, прыжком вскочила на ноги, понеслась от стенки к стенке. Пробежав зал туда-сюда десять раз, она остановилась и, не сбивая дыхания, стала приседать рядом с Пролетовой.

– Майка! – говорила она на выдохе, опускаясь вниз, потом выпрыгивала, вытягивая вверх руки. И когда снова шла вниз: – С чего ему так злиться, что мы велосипедиста обсуждаем?

– С чего? – не поняла Пролетова.

– Ты, – прыжок, – на