Сергей Волков - Чингисхан. Книга 2. Чужие земли

Все дни похожи один на другой и заканчиваются одинаково — далеко за полночь принявший свою суточную дозу дядя Гоша начинает «рычать» на собутыльников. Те огрызаются. Не знаю, как эти ситуации разруливались до моего появления. Теперь все просто — я выхожу из своего чулана, беру особо буйного гостя за шиворот и отправляю в подъезд. Остальные обычно уходят сами.

За эти бессмысленные дни у меня было несколько видений из жизни Темуджина, но я плохо их запомнил. Какие-то бесконечные стычки, разборки с дальними и близкими родственниками, ссоры с Джамухой, потом и вовсе война с ним. В память врезалась сцена казни пленных после одной из битв — их заживо сварили в семидесяти котлах. Ну, и конечно, момент, когда Темуджина объявили царем царей, Чингисханом, подняв его на белом войлоке над восторженно ревущими нукерами.

Такая жизнь мне уже осточертела. Надо найти другое жилье. Надо найти работу. Надо что-то менять. Надо!

Но как?

…Очередное промозглое зимнее утро. Еду в центр, брожу по улицам, заходя подряд во все конторы, фирмы, магазины.

— Работник не нужен? Могу грузчиком, могу мебель передвинуть, починить чего-нибудь — трубы, проводку…

Обычно меня просто вежливо выпроваживают на улицу. Иногда гонят с использованием того, что в газетах называют «непарламентской лексикой». А бывает, что и просто не пускают. Теперь во многих организациях на входе сидит охрана.

Надергав по дороге бумажных ленточек с объявлений, где-то к обеду забираюсь в телефонную будку и начинаю обзвон. Сегодня мне везет — договариваюсь о встрече в некой фирме, занимающейся ритейлингом. Что такое этот самый ритейлинг, я не знаю, да, собственно, и какая разница — я готов к любой работе.

Фирма расположена в Кировском районе, за дамбой. Меня встречает девушка с множеством заколок в тугих, темных волосах. У нее приветливая внешность, на лице дежурная улыбка. Разговор длится недолго — оказывается, их фирма владеет сетью из трех магазинов по продаже стройматериалов, вот и весь ритейлинг. Эти самые материалы нужно разгружать. Обычно разгрузкой занимается летучая бригада из четырех человек, выезжающая в тот магазин, куда прибывает фура с товаром, но пару дней назад один из грузчиков заболел. Я буду его заменять. Оплата ежедневная, расчет по окончанию работы. Приступать надо завтра утром.

Все просто и понятно. Согласен ли я? Конечно, согласен! Беру у девушки контактный телефон, мы прощаемся.

На улице метет. Впереди остановка. Подъезжает троллейбус. Номера я не вижу, но он едет в нужную мне сторону. Подбегаю, успеваю заскочить в переднюю дверь. Троллейбус, лязгая дверьми, трогается.

Народу в салоне битком. Меня то и дело хлопают по плечу, просят передать водителю деньги на билеты. Передаю. После десятой или двенадцатой просьбы пытаюсь втиснуться в глубину салона — мне надоело торчать возле кабины и быть передаточным звеном.

Пассажиры стоят стеной. Кто-то опять дергает за рукав. Женский голос:

— Мужчина, передайте, пожалуйста…

Поворачиваюсь — Надя.

В серой кроличьей шубке, в шапочке с люрексом. Взрослая. Уже не тоненькая девушка — женщина. На лице — усталость, вокруг глаз — морщинки. Сколько ей? Кажется, тридцать один. Вот так встреча.

Она не смотрит на меня, нетерпеливо сует сотенную купюру.

— Мужчина! Передайте!

Я улыбаюсь. Мой обросший длинной щетиной подбородок находится сантиметрах в пятнадцати от кончика ее носа. И тут же приходит страх. Сейчас она поднимет глаза и узнает… Узнает? Конечно! Хотя… Прошло четырнадцать лет. Она узнает — но вот вспомнит ли?

— Мужчина, я вам говорю!

Надя наконец-то отпускает мой рукав, смотрит, что за тормоз ей попался — не хочет передать деньги водителю. Я вижу ее глаза. Зрачки расширяются. Узнала? Похоже, нет. Но задумалась.

— Дочка, давай, я передам, — вылезает сбоку активная пожилая женщина в пуховом платке. У нее густые сросшиеся брови, на щеке бородавка. Надя машинально отдает ей сотню.

Я слышу, как бровастая «активистка» ворчит за моей спиной:

— Вечно от мужиков никакого толку. Зальют глаза с утра пораньше…

Надя смотрит на меня. Я замечаю, как на ее лице сменяется гамма чувств — от недоумения до раздражения. Надя силится понять — почему ей так знакомо лицо этого плохо одетого, давно не бритого парня? Дальше мучить ее будет слишком жестоко.

— Здравствуй, — говорю я тихо.

— З-з-здравствуйте… — запинаясь, произносит она в ответ. — Э-э-э… мы знакомы?

— Надя, это я, Артем.

Наверное, если бы в троллейбусе было попросторнее, она бы грохнулась в обморок. Но зажатая со всех сторон согражданами, Надя на ногах устояла. Несколько секунд она, побледнев, хлопает ресницами, пытаясь что-то сказать, потом всхлипывает, обнимает меня.

— Господи, Артем! Живо-о-ой…

Мы идем по заснеженной дорожке к бело-зеленой двенадцатиэтажке. Вокруг высятся точно такие же. Вечереет, в окнах зажигается свет. Весь этот микрорайон построили как раз накануне развала Советского Союза, и жить здесь считается, как объясняет мне Надя, престижно.

Она вообще много говорит, едва не захлебываясь словами, смеется, машет рукой в сиреневой рукавичке. А другой очень крепко держит меня за локоть, словно боится, что я исчезну, испарюсь, как призрак.

Мой рассказ о плене и скитаниях она выслушивает с чисто женским сочувствием. Мне стыдно — я обманываю женщину, которую когда-то любил. Нет, не любил, но был близок, хорошо относился и все такое… Мне стыдно, но этот стыд я обязан стерпеть. Так надо.

Время от времени задаю наводящие вопросы. Мне неловко идти к Наде домой — там муж, дети, но она еще в троллейбусе сказала: «Я тебя никуда не отпущу!».

Вот как раз о муже я и спрашиваю:

— Так что за счастливчик взял тебя в жены?

Она вздыхает, останавливается, наклоняет голову. Из-под выбившейся челки смотрит на меня. В глазах — слезы.

— Я тебя ждала, Артем. Долго. Пока твоя мама не уехала. Мы часто вечерами собирались у вас на кухне, фотографии смотрели, тетрадки твои школьные… А потом… В общем, тетя Валя перед отъездом сказала: «Не хорони ты себя, Наденька. Не вернется наш Артемка…»

По щеке Нади стекает слеза. Она вытирает ее рукавичкой.

— Но ты не думай, я не сразу. Только в восемьдесят восьмом, осенью. Свадьбу в «Акчарлаке» справляли.

— Так кто он?

— Он все время за мной ухаживал, — будто оправдываясь, частит Надя. — Красиво ухаживал. Букеты, подарки, билеты в театр. Пожалела я его, Артем. А может, себя пожалела. Мне тогда уже двадцать шесть было. У ровесниц дети в школу пошли, а я все одна да одна…