Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат

— Мы будем его судить, — говорит Цейоний с явным удовольствием. — По римским законам.

Германец с трудом поднимает голову, я встречаюсь с ним взглядом. У варвара — заплывшие от ударов светлые глаза, почти уже щели. По его виску стекает струйка крови — черной.

Глава 12

Римский суд

В судебных покоях царит полутьма. Горят огни. Я смотрю на стоящего передо мной человека.

Белая тога, круглощекое лицо. Толстый. Я не могу оторвать взгляда от пухлой руки, унизанной кольцами. На одном из пальцев — кольцо из золота, знак римского всадника. Это самая скромная вещь из тех, что он носит. Вокруг этой золотой полоски — камни: сапфиры, жемчуг, коралл, изумруды и рубины. Томный блеск драгоценных камней. Все пальцы унизаны…

Это судья.

— Ликий Пизон, — представляется он. Со значением в голосе. Можно подумать, я всю жизнь мечтал с ним познакомиться. — Пропретор поручил мне рассудить это дело. Благородный и милостивый Квинтилий Вар настаивает, чтобы решение было вынесено как можно быстрее. В кратчайшее время.

— А справедливость? — спрашиваю я с иронией. Сегодня у меня отвратительное настроение. Ну, у меня есть причины…

Ликий Пизон улыбается. Благостно и фальшиво.

— А справедливость — не помешает.

Чиновники, думаю я. Они могут любого заставить плакать от бессилия.

В городской базилике собирается суд. Одетые в тоги квириты собираются разыграть чисто римское представление. Правда, зрителей маловато. Ну, это как раз понятно. Кому интересно убийство старого раба?

По римскому праву раб — рес, «вещь». За убийство раба положено возместить хозяину «вещи» убыток. Всего лишь.

А вот ранение преторианца — это уже интереснее. Это пахнет распятием.

Рассаживаемся. Чадят факелы. Горят сальные свечи и масляные светильники на высоких бронзовых канделябрах. Но света все равно мало. В Германии сегодня опять пасмурное небо, собираются тучи — поэтому световой колодец в потолке, в сущности, бесполезен.

Красноватый неровный свет лежит на всем. Дело не особо сложное — убит раб. Всего лишь. Сломалась вещь.

— Сочувствую, легат, — негромко говорит Тит Волтумий.

— Спасибо, что пришли, Тит, — пожимаем руки.

Он садится неподалеку. Мест хватает с избытком.

В зале негромкий гул голосов. Я оглядываю сидящих, встречаюсь взглядом с легатом Девятнадцатого Нумонием Валой, он кивает. Я киваю в ответ. Нумоний мне нравится. Я слышал про него много хорошего — человек необыкновенной храбрости и честности, он сражался в нескольких военных кампаниях и везде был отличен наградами. Кажется, у него два дубовых венка за спасение товарища в бою… Неплохо.

Когда все занимают свои места, судья дает знак. Распорядитель объявляет:

— Достопочтенный Ликий Пизон будет судьей и вынесет решение по делу об убийстве раба, принадлежащего легату Семнадцатого легиона Гаю Деметрию Целесту. Убийца — некий Хирем, свободный человек из племени фризов. Просим богов даровать нам ясность разума и помочь вынести решение согласно божественной справедливости… Введите варвара!

Поднимается шум, тут же стихает. Мы слышим неровные шаги. Легионеры приводят германца, оставляют его в центре зала. У варвара на шее и на ногах — деревянные колодки. Лицо черно-желтое от побоев. Жалости к нему я не испытываю. Спасибо, нет.

Распорядитель продолжает:

— К вышеназванному германцу Хирему была применена пытка, полученные показания будут вам сейчас оглашены.

Присутствующие оживляются. Национальное римское развлечение — суд — началось. Даже театр и выступления мимов нас так не увлекают. Потому что театр с его песнями, хором, трагическими случайностями и длинными монологами — это одно, мимы с их простонародными ужимками и непристойными шутками — другое, а суд — это все вместе. К тому же здесь, как в цирке, можно делать ставки и болеть за своего кандидата.

Я замечаю в зале еще несколько лиц — я видел этих граждан на играх в свою честь. Теперь вижу на суде. Тоже, видимо, в мою честь.

«А он тут откуда взялся?» — думаю я. Гортензий Мамурра, легат Девятнадцатого, — с лицом таким, словно ему пришлось съесть ложку пшеничной каши и он теперь не знает, что с этим делать. Все-таки еда простонародья тяжела для аристократического желудка.

Пока я разглядываю людей, распорядитель зачитывает показания германца под пыткой. Там все ясно — виновен. Забрался в дом, хотел украсть, тут раб, убил, бежал. Погнались преторианцы, напал, ранил. Хоть сейчас вешай. Правда, тогда мы лишимся еще одной забавной вещи…

— Допросим обвиняемого! — говорит Ликий Пизон. Вот эта «забавная» вещь.

Судья сидит, пухлая рука лежит тоге. Сверкание колец ослепляет. Я отсюда вижу — одно из них с белым камнем. Камень выглядит как мутный белый глаз вареной рыбины. Этот глаз смотрит с холеной руки судьи — на всех присутствующих.

— И начнем, достопочтенные квириты, время не ждет.

Он стоит, выпрямившись. Высокий, хотя ему и приходится сутулиться из-за колодок. Легионеры рядом с ним кажутся коротышками.

Я смотрю в небритое лицо варвара и хочу его ненавидеть. Я должен его ненавидеть.

— Как твое имя? — спрашивает Ликий Пизон.

Германец что-то отвечает. Потом еще что-то отвечает.

— Что? Я не понимаю. — Судья раздраженно оглядывается. Переводчика нет. И, как назло, в зале нет ни одного германца.

Я наклоняюсь к центуриону, сидящему на ряд впереди меня.

— Тит, переведите, пожалуйста.

Старший центурион прислушивается. Морщится.

— Что-то не так, Тит?

Центурион виновато разводит руками.

— Он откуда-то из других мест. Не отсюда. Половину слов я вообще не понимаю. Да и говорит гем слишком быстро… Простите, легат.

То, что германец не знает латыни, понятно. Но то, что переводчика в зале нет, тоже наводит на определенные мысли. Видимо, рассчитано было, что хватит показаний под пыткой.

Новость вносит смятение в ряды поборников римского правосудия. В зале слышны смешки, хохот. Суд стремительно превращается в фарс.

— И как нам его понять? — спрашивает Ликий Пизон. Брови его изгибаются — жалобно.

— Как-как, — повышаю я голос. Гул стихает. Головы присутствующих поворачиваются ко мне. Я говорю: — Надо решить это так, как делают в Риме.

Ликий Пизон откашливается.

— Кхм. Что вы имеете в виду, легат?

Некоторые чиновники смотрят на меня, словно я прямым ходом из Рима, из покоев Августа, сам глас божественного принцепса… Мне становится смешно. Да уж, привкуса комедии в этой драме все больше.

— Очень просто, — говорю я. Обвожу зал взглядом. — Позовите иудея.

— К-какого иудея? — Ликий Пизон запинается от волнения.

Я пожимаю плечами.

— Любого, какой найдется в этой дыре. Хотя я сильно удивлюсь, если в какой-нибудь дыре не найдется своего любителя «субботы». Старший центурион, прошу вас, распорядитесь.

Тит Волтумий резко кивает. Встает и спускается к выходу. Уходит, клацая железом калиг по мраморным полам. Бух, клац… Клац, бух…

Калиги стучат по мрамору. Ликий Пизон, префект Цейоний и остальные в атриуме провожают центуриона взглядами. Я усмехаюсь невольно: ну вот такой он! Что поделаешь.

Не проходит и получаса, как центурион возвращается. И не один.

Ну, что я говорил? Иудей найден.

Ему лет сорок. Он высокий и тощий, с горбатым носом и черными маслянистыми глазами. На нем обычная одежда купцов из Иудеи — полувосточная-полугреческая. Вдобавок обычная для иудеев круглая шапочка. Черные глаза сверкают живо и слегка лукаво.

— Игемон? — Он кланяется.

— Как твое имя? — спрашивает Ликий Пизон.

— Левий Ицхак, я учитель грамматики и торговец стеклом, игемон.

Что еще за «игемон»?

— Почему ты называешь меня этим странным словом? — поднимает брови судья. — Что оно означает?

— Прости, господин. Оно означает — тот, кто выше, повелитель всего. Здесь повелители римляне.

— В Иудее — тоже, — замечает Ликий Пизон. — Обращайся ко мне «господин». Единственный повелитель всего здесь, — судья показывает пухлой рукой наверх, в небеса, — Божественный Август!

Все делают вид, что принимают это высказывание за чистую монету.

— Простите, господин. — Иудей снова кланяется.

— Переведи ему вот это. — Ликий Пизон кивает, и распорядитель передает иудею свиток с записью допроса. — И спроси, что он может сказать в свое оправдание.

Иудей переводит. Свет факелов падает на изуродованное лицо узника. Мы ждем реакции варвара.

И — дожидаемся. Я дергаю щекой. «Всего лишь раб».

Германец кричит. Черно-лиловое лицо и так не слишком красиво, а сейчас еще и перекошено от ярости. Зубы, что забыли выбить преторианцы, обнажаются в оскале. Летит слюна.

Германец кричит, ревет и пытается вырваться из кандалов. Легионеры вдвоем едва могут удержать его на месте. «Зверюга», — говорит кто-то почти с восхищением.