Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

Шелк, не находя слов, потер на ходу щеку.

– У тебя, патера кальд, наверняка возникло немало вопросов… либо еще возникнут, после того как ты переваришь все это. Спрашивай и не бойся меня прогневать. Я в твоем распоряжении, когда б ни потребовалось.

– Да, два вопроса у меня есть, – признался Шелк, – только вот первый… он, видишь ли, слишком уж явно граничит с кощунством.

– Как и многие важные, неотвратимые вопросы, – склонив голову набок, заверил его Кетцаль. – Мой, правда, не из таковых, но: слышишь ли ты лошадей?

– Лошадей, Твое Высокомудрие? Нет.

– Должно быть, мне показалось. О чем ты хочешь спросить?

Несколько секунд Шелк шагал молча, собираясь с мыслями.

– Изначальные два вопроса обернулись тремя, Твое Высокомудрие, – нарушив молчание, заговорил он. – Первый, за каковой я загодя прошу извинения, таков: разве Эхидна и Семеро не любят нас в той же мере, что и Пас? Мне отчего-то с самого детства казалось, будто Пас любит их, а они нас, и если это правда, многое ли с его смертью – сколь она ни ужасна – изменится в нашей, человеческой жизни?

– У тебя есть ручная птица, патера кальд. Сам я ее не видел, однако наслышан о ней.

– Была, Твое Высокомудрие. Ночная клушица. Боюсь, я потерял ее, хотя, возможно, она сейчас с одним из моих друзей. Как бы то ни было, надеюсь, в итоге она вернется ко мне.

– Отчего же ты, патера кальд, не посадил ее в клетку? Тогда она осталась бы при тебе.

– Для этого я слишком любил ее, Твое Высокомудрие.

Крохотная головка Кетцаля запрыгала, закачалась на длинной шее вверх-вниз.

– Вот именно. Одни любят птиц до такой степени, что отпускают их на волю. Другие любят птиц до такой степени, что держат их в клетках. Любовь Паса к нам – первого рода. Любовь Эхидны и Семерых – второго. Собираешься ли ты спрашивать, отчего они погубили Паса? Есть сей вопрос среди твоих вопросов?

– Да, Твое Высокомудрие, – кивнув, подтвердил Шелк. – Он был вторым.

– На него я ответил. Каков же третий?

– Недавно ты, Твое Высокомудрие, предупреждал, что хочешь обсудить со мной Замысел Паса. Но если Пас мертв, много ли толку в обсуждении его замысла?

Сзади донесся негромкий цокот копыт.

– Божьи замыслы не умирают одновременно с богами, патера кальд. Да, Пас, как сообщила нам Змееподобная Эхидна, мертв. Но мы-то с тобою живы, а значит, нам Замысел Паса и выполнять. Вот ты сказал: он правил нами, словно отец. Кто пожинает плоды отцовских замыслов? Сам отец или его чада?

– Постой, Твое Высокомудрие, мне только что вспомнилось!.. Еще один из богов, Иносущий…

– Патеры!

Догнавший обоих всадник, лейтенант городской стражи в пятнистых зеленых конфликт-латах, поднял забрало шлема.

– Вот ты… ты, ты, патера, который помоложе! Ты, случайно, не патера Шелк?

– Да, сын мой, – отвечал Шелк, – так и есть.

Лейтенант бросил поводья. Казалось, его рука тянется к кобуре с иглострелом неторопливо, мучительно медленно, и все-таки выдернуть из-за пояса иглострел Мускуса Шелк не успел. Сухой щелчок выстрела прозвучал на долю секунды позже, чем выпущенная лейтенантом игла ужалила Шелка в грудь.

V

Письма

Как ее ни отговаривали, как ни упрашивали не ходить вперед лично, послать на разведку одного из них, она оставалась тверда. Сколько можно отправлять на дело других? На сей раз она отправится навстречу врагу сама, и соратникам настрого запретит за нею приглядывать! Оправив на ходу белоснежный куколь, она придержала у бедер развевающийся на ветру подол облачения – ни дать ни взять обычная (пусть даже моложе, крохотнее большинства) сибилла, подобно всем на свете сибиллам одетая в черное вплоть до носков изношенных черных туфель, спешащая куда-то по неким делам духовного свойства и примечательная лишь тем, что отправилась в путь одна…

В одном из вместительных карманов лежал азот, в другом четки – низка каштановых бусин вдвое крупней тех, что перебирал Кетцаль, отполированных множеством прикосновений до маслянистого глянца. Сворачивая за угол, на Решетчатую, она извлекла их из кармана и начала круг.

Вначале – Пасов гаммадион:

– О Пас Всевеликий, творец и создатель Круговорота, верховный владыка, хранитель Златой Стези, мы…

Согласно канонам, здесь должно было следовать «я», однако обычно она произносила сии слова вместе с майтерой Розой и майтерой Мрамор, а собираясь за молитвой в селларии, они, во исполнение законов грамматики, разумеется, говорили «мы», но сейчас…

«А сейчас я молюсь за всех нас, – подумалось ей. – За всех, кто может погибнуть еще до конца дня – за Бизона и патеру Росомаху, за Чебака и того человека, что одолжил мне меч. За всех добровольцев, которые спустя минуту-другую присоединятся ко мне, и за патеру Шелка, и за Лиметту, и за Зориллу, и за детишек… особенно за детишек. За всех нас, за каждого, о Всевеликий Пас».

– Веруем и признаем тебя верховным, самовластным…

Вот оно!

Из-за угла на Решетчатую вывернул бронированный пневмоглиссер с наглухо задраенными люками. За первым последовал второй пневмоглиссер, и третий, а за машинами, выдерживая порядочную дистанцию, чтоб не глотать поднятую ими пыль, на перекресток выдвинулись первые ряды пеших стражников. Рядом с головой колонны ехал конный офицер. Очевидно, солдаты, как и сообщил гонец, шли позади, в самом хвосте, но дожидаться, пока они тоже покажутся на глаза, времени не было, хотя солдаты и представляли собою основную опасность, угрозу куда страшнее, чем пневмоглиссеры.

Забыв о четках, она поспешила обратно, туда, откуда пришла. Склеродерма, державшая под уздцы белого жеребца, оказалась на месте.

– Я тоже пойду, майтера. На этой вот паре ног, раз уж ты не позволяешь обзавестись лошадью, однако пойду. Ты же идешь, а я куда крупнее, мясистей!

Сие было чистой правдой: при столь же крохотном росте Склеродерма превосходила ее толщиной минимум вдвое.

– Кричи, – велела она. – Боги благословили тебя замечательным, громким голосом. Кричи. Подними как можно больше шума. Сумеешь отвлечь их от людей Бизона хоть на секунду-другую – эта секунда может решить все.

Гигант с широкой щербатой улыбкой подставил ей сцепленные в замок ладони, помогая взобраться на жеребца. Опершись на них левой ступней, она вскочила в седло. Невзирая на выдающуюся стать жеребца, голова великана оказалась вровень с ее собственной. За это-то – за громадный рост и звероподобную внешность – она и выбрала его из множества вызвавшихся. «Отвлечь врага на себя… отвлечь врага на себя… сейчас это – все».

Внезапно ей пришло в голову, что она даже не знает его имени.

– Верхом ездить умеешь? – спросила она. – Если нет, скажи сразу.

– Еще б не уметь, майтера!

Скорее всего, он врал, однако допрашивать его либо подыскивать кого-либо ему на замену было поздно. Приподнявшись на стременах, она придирчиво оглядела пятерку всадников за спиной и поджидавшую седока лошадь,