Ненасыть - Сон Ирина

– Он не черт, он нормальный, – говорит Серый, наконец.

Вадик хмурится, глядя то на расстилающуюся внизу деревню, то на кусты, за которыми скрывается пруд, то на кладбище, и не собирается отклоняться от выбранной темы.

– Ну-ну, нормальный. Отдаст пару команд и ждет, что проблемы сами рассосутся. Сам же все время пилит в мастерской. Да еще страшный, как хмарь, и воняет черт-те чем! Невозможно за одним столом сидеть!

– Я думаю, мама сама разберется, – говорит Серый, слегка шокированный тем, что брат даже понюхать Прапора успел.

– Мама не разберется, – заявляет Вадик уверенно. – Она очень впечатлительная. Ее надо защищать. Порой от себя самой. Видел, чего она в своей комнате устроила?

Серый тяжело вздыхает, обрывая листики с травинок. Мама не скрывает, что за возвращение Вадика следует благодарить не кого-нибудь, а Бога, убеждает, что человек, от которого они убегали всей семьей, был прав, и пару раз намекает, что даже смерть отца была нужна.

А отец следующий, кого Серый хочет вернуть, но никак не решается.

– Последние дни, Сережа. Место, всё, что тут происходит, – это все даровано нам как испытание, понимаешь? И нам нужно молить Его о милости пройти его. Каждый день, – шепчет мама Серому чуть ли не ежедневно и идет к себе в комнату молиться. И даже то, что среди книг есть старый потрепанный молитвенник, расценивается ею как знак.

А в ее комнате устроен иконостас. Большой, красивый, от пола до потолка. Все иконы побиты рыжей хмарью, потому что мама приносит их из деревни и опять-таки расценивает это как знак – ведь на уцелевшей улице ни в одном доме нет никаких икон. Вадик чуть когти не выпускает, а Серый едва удерживает непечатное ругательство, когда выясняют, что мама ходила на поиски одна. От хмари иконы чистит Прапор, он же делает новые рамочки и полочки. И даже не ругает маму за то, что она ходила за границу в одиночку, только преданно заглядывает ей в глаза и улыбается.

– Я не знаю, что с ней, – хмуро говорит Серый. – Она такой не была.

– Не была? А помнишь, как она до последнего не хотела уходить из секты? Если бы тебя не решили принести в жертву, она бы там так и сидела. – Вадик машет рукой. – Она же всегда верила.

Серый вздрагивает. О таком он даже думать не хочет.

– И вообще… Все, что тут происходит, вполне можно отнести к мистике. А чудо, с точки зрения мамы, либо от Бога, либо от дьявола. И насколько я понял, мама ничего не просила. Мне, кстати, она запретила. Подозревает, что тут всё от дьявола, – продолжает Вадик и замолкает, задумавшись.

– Хочешь сказать, она права?

– Честно? Не знаю. Но судя по твоим рассказам, очень похоже, что без потусторонних сил тут не обошлось. Близнецы эти, пруд, в котором отражается черт-те что, кладбище это ухоженное… Я. В совокупности все очень даже тянет на какую-то такую силу.

– В совокупности. Но лично у меня создается впечатление, что это видим лишь мы с Тимуром. Мама не делилась со мной подозрениями. Ну… Она все время хотела уйти. И в первый день и вообще… Почти до твоего появления. А сейчас… Ну, ты сам знаешь.

– Вы оба те еще тихушники, так что это ничего не значит. Сто процентов, все она видит и замечает, а молчит, чтобы не волновать. – Вадик запускает руку в волосы, забывшись, и досадливо морщится.

Хвост безжалостно испорчен, приходится стягивать резинку и переделывать. Серый помогает, пропускает густые пряди сквозь пальцы, разглаживает вихор, стараясь не дергать. Вадик сидит ровно и молчит. Серый пытается переменить тему:

– Почему ты не отрежешь волосы?

– Пока рано, – туманно отвечает Вадик. – Слушай, маму оставлять так нельзя. Я как посмотрю на нее – так перед глазами эта секта с толпой. Тебя тащат в хмарь, а все воют, кланяются, орут…

Его передергивает.

– Она не будет такой, как те придурки, – возражает Серый.

– Хотелось бы верить, но верится с трудом, – вздыхает Вадик. – Надо что-то делать. Пока не знаю, но обязательно придумаю. Меня знаешь еще что интересует?

– Что?

– Чем ты за меня с хозяевами расплачивался? Ведь ты должен был чем-то расплатиться, – Вадик рассеянно дергает себя за волосы, взгляд у него одновременно серьезный и какой-то отсутствующий, устремленный вовнутрь.

Серый молчит и никак не находит слов, чтобы рассказать о том, что у его крови исчез металлический привкус. Теперь она пресная, отдающая землей. Нечеловеческая, хоть еще красная. Серый из школьного курса помнит, что если исчез металлический привкус, то должен исчезнуть и цвет. Ведь и привкус, и цвет крови дает железо.

Вадик оглядывается на него, и Серый понимает, что без ответа не обойтись, открывает рот. Получается с неожиданным трудом. Ощущение такое, что губы присохли друг к другу, приходится их облизать.

– Не волнуйся. Ничего страшного со мной не сделали, – наконец, говорит он. – А ты? Как ты… себя чувствуешь? Ну, я про… – Серый не находит слов, чтобы описать перья и странные птичьи повадки, и просто неопределенно машет рукой, но Вадик понимает и сжимает пальцы – от волнения у него вновь вылезли когти.

Он нервно смеется, глянув на них, и ложится на спину, закидывая руки за голову.

– На самом деле неплохо. Иногда я чувствую себя как во сне, и тело… Как-то непривычно чувствовать тело. Ноги, руки, сердце бьется, головой нужно вертеть, коленки сгибать… Куча суставов, костей, мышцы… – его лоб прорезает вертикальная морщинка от нахмуренных бровей. – И вроде бы так было всегда, но все равно… Не знаю… Еще и мутация эта… Ощущение, как будто у меня вырос хвост. Хочется расслабиться, помахать им, но надо постоянно поджимать.

– Раздражает? – Серый ложится рядом и засовывает в рот травинку.

– Не особо. Всё остальное компенсирует, – Вадик потягивается и с наслаждением дышит.

– Василек такой же. Ты заметил?

– Ага. Сразу же, – легко признаётся Вадик. – Он пахнет так же, как я. И в глазах перепонка…

Опять брат упоминает запахи. У него теперь обостренное обоняние?

– А еще я вроде как чувствую, где Василек ходит, – продолжает Вадик. – Вот, например, сейчас он вон в том сарае.

Вадик привстает и тычет пальцем в самую крайнюю бытовку, которая ближе всех стоит к пасеке. Единственное небольшое окно изнутри закрывает что-то белое, наверное, кусок обоев. Рядом в мангале догорает огонь. В ту же секунду, когда Вадик показывает туда, дверь распахивается, и из темных недр бытовки выходит голый по пояс Михась с насаженными на шампуры овощами и кусками белого мяса, ворошит короткой кочергой в мангале и укладывает шашлык, всем своим видом источая довольство. За ним из бытовки выходит Василек. Он выносит два стульчика, ставит их у стены и тут же устраивается на одном из них, очень осторожно откидываясь на спинку.

– Блин, я тоже хочу шашлык! – Вадик встает. – Где они взяли мясо? Это не Кроль?

– Мы утром зарезали курицу, – отвечает Серый и идет следом за братом.

А тот складывает руки рупором и без малейшего стеснения кричит на весь холм:

– Мы тоже хотим! Поделитесь?

Михась поднимает голову, одаряет их благодушной улыбкой и кричит в ответ:

– Поделимся! Мы на всех готовим!

А потом они вчетвером сидят за походным столиком и едят. Вадик и Василек сидят рядом, и Серый поражается, насколько у них одинаковые повадки: манера наклонять голову, держать шампур… Даже едят они одинаково: кусают и тянут, отрывая. Даже странно, что это видит только он.

– О, глядите, идут наши благодетели, – насмешливо бросает Михась, кивая в сторону кладбища.

Серый оглядывается и видит среди крестов Юфима и Зета. Близнецы неспешно вышагивают по ухоженной дорожке. Они пересекают кладбище, и их фигуры теряются среди деревьев в старой части.

– Может, поговоришь с хозяевами? – осторожно спрашивает Василек. – Еще не поздно…

– Зачем? Я все равно ничего у них просить не буду, – перебивает Михась. – То, что я хотел больше всего, уже со мной. Мне больше интересно, куда они ходят?

– К церкви, – хором отвечают Серый и Василек.