В Россию с любовью - Сергей Анатольевич Кусков

вернётся только когда побегу догонять Сашу, пройдя этот круг, что будет судя по оптимизму Людмилыча не завтра.

Так что я могу смело говорить Ромодановской всё, что вздумается — «засветиться» не выйдет. Хоть гипноз, хоть понос — не вытащит она из меня самое важное. А вот чужой багаж знаний может быть полезен. Да, это багаж другого мира, где нет магов, где женщины равны мужчинам (с поправкой на физиологию и чуть разную психологию), где есть ядерные ракеты и оружие массового поражения (отсутствующие здесь), но нет одарённых, пробивающих силой фигуры межэтажное перекрытие. Там — махровый капитализм с его человеконенавистническим нутром, нищетой миллионов на фоне показной роскоши избранных, здесь — махровый же феодализм, где царица — просто самый большой и крутой феодал, а армию, когда требуется, собирает, объявляя мобилизацию поместного ополчения. Там — равенство полов, здесь — женский шовинизм, основанный на тотальном преобладании и подавлении девками мужиков своими способностями. Но и там и там живут совершенно одинаковые двуногие твари со всеми их комплексами, проблемами и тараканами в голове. И эти комплексы и тараканы ну вот вообще ни разу не различаются, как бы ни были отличны миры! А значит — прорвёмся.

* * *

Очнулся я в полутёмной палате. Лицо горело — не то слово! Но предусмотрительно его замотали, чтобы я не раздраконил его руками, которыми тут же полез почесать — чесалось — жуть!

— Принц очнулся! — Голос в стороне, сбоку, видно, сестричка рядом дежурила. В смысле, медицинская сестричка, от родных меня сейчас стошнит, по крайней мере от некоторых. Этот дежуривший кто-то выскочил из палаты (а я был в палате — узнаю это место, совсем недавно тут отдыхал, ещё запах не выветрился), и через время раздался топот нескольких комплектов бегущих ног, и в палату ворвались люди. Сколько — не знаю, несколько.

— Царевич? Всё в порядке? Как ты? — Голос Людмилыча.

— Зашибись! — честно признался я. — Жить хочется.

— Это здорово, что жить хочется, — с облегчением вздохнул он. — Саш, не надо трогать руками лицо, пожалуйста. Мы сделали всё возможное, но мы не господь бог. Я и так молюсь, чтобы шрамов осталось не слишком много, а ещё твои родные заказали службу, что осколками чудом не посекло глаза. Это действительно великое чудо, Александр. — Врач сел рядом и взял меня за руку, и я почувствовал, как он дрожит. Не по себе старикану. — Как ты нас напугал, Саш!

Ага, за то, что не откачали, им бы от государыни по первое число влетело! Да-да, синяк его вспомнился под глазом. И в первую очередь ему, как лейб-медику, или как там он у нас зовётся на посконном? А ещё рядом Женька, которая, возможно, будет хромать. Которая бы, получается, меня грохнула, выпусти фигуру за секунду до того, как это сделала. Родного брата. Представляете эмоциональное состоянии Ирины Борисовны в этот момент? А теперь вспомним её горячий характер (фингал доктора) и ментальный пресс, которым она давит, будто к полу прижимает? Я б тоже так дрожал на его месте. И ещё не так бы дрожал!

— Что с Женькой? — первым делом спросил я.

Он выдохнул с облегчением — если спрашиваю такое, значит в адеквате, на самом деле пришёл в себя.

— Мы сделали всё возможное. Теперь дело за целителями. Сейчас их там трое, но все трое сказали, что то, что сделала ваша сестра Ксения… У них у троих так не получится.

— А что она сделала?

— Она очень перепугалась. И за тебя. Саш, и за Женю. Плакала. А целители это не совсем обычные люди, у них дар чуть по-иному работает. Чем больше человек накачан эмоциями, тем больше и лучше может сделать на ниве своего дара. Я мужчина, мне сложно судить, говорю лишь то, что способен запротоколировать. Но во время страха за кого-то целители могут сделать такое, что выше их уровня. Я думаю… Надеюсь, что с Евгенией будет всё в порядке. Как и с тобой.

Он помолчал, вздохнул и покачал головой.

— Тебя она тоже лечила. Спасла буквально. Нет, ты бы выжил. Но ты не представляешь, в какую кашу превратилось твоё лицо! Мы выковыривали осколки и щепки несколько часов. Но мы лишь врачуем, лечат — они. И бог.

— Вы религиозный человек, Поликарп Людмилович, — заметил я, пытаясь растянуть губы в улыбке, но губы резко от этого разболелись.

— Я врач, Саша. — Что-то доктор разоткровенничался, и мне это нравилось. Он не проходной картонный персонаж, а живой человек, и это здорово. По его знаку все, кто находился в палате, вышли, и можно было говорить «без галстуков». Ему после пережитого так легче… Да и мне, если честно, тоже. — Я врач. И как у любого врача, за моей спиной собственное кладбище. Там есть те, кто не должен был на нём оказаться. Вот никак! Ибо мы их вытаскивали с того света, давали второй шанс, а они всё равно ушли. Но там нет и тех, на кого мы уже мысленно махнули рукой. Они не должны были спастись, понимаешь? Ни по каким законам — ни биологии, ни логики. Но они выкарабкивались, назло всем, назло миру. Да, я религиозный, Александр, и когда сталкиваюсь с чем-то непонятным, на грани, честно говорю пациентам и родственникам: вам поможет только молитва. Не я бездарный, просто… Мы всего лишь врачующем, а не лечим.

— Поликарп Людмилович, может водочки? — предложил я. И идея на самом деле здравая, что надо. Но жаль, что прозвучала из уст четырнадцатилетнего юнца.

— Мал ты ещё, Александр. — Реакция. Бурная. Доктор, наконец, спохватился, с кем беседует. Царевич — не простой смертный, он может в беседе за ужином рассказать что-то человеку, до которого простой смертный ни в жизнь не докричится, перед которым он сам, светило науки, на задних лапках ходит.

— Да ладно! Вам — сам бог велел, вы огромное дело сделали, — попытался сохранить доверие я. — Скольких ваших сотрудниц вы, лично вы, сегодня спасли от гнева матушки, не дав окочуриться этой тушке снова? — Судя по его изменившемуся лицу, я попал в точку. Царица и беспредел могла устроить. И его ненароком прикончить, и его подчинённых. Нет, она б потом даже раскаялась, что не права была, и свечку бы за упокой поставила… Ну, вы поняли, да? Ох уж это волшебное слово «потом»! —