Джалар - Тамара Витальевна Михеева

Олонга рождалась в горах, но не было человека ни здесь, в Краю, ни за горами, кто дошел до истока и мог похвалиться, что точно знает, где она берет начало. Джалар казалось, что поэтому в ее реке столько силы. Ведь и у людей дети появляются на свет втайне, только мать с отцом да лойманка знают, что пришло время новому человеку. И всю первую луну молчат об этом. Когда мать рожала Джалар, лойманки не было, Олонга разлилась тогда после дождей так, что Вира не смогла вернуться из заречного леса в деревню. Сидела на том берегу со своими травами и песни пела. Правда, слов песен не было слышно из-за грохота воды. Так что обошлись без нее. Да и зачем Джалар лойманка, когда у нее такая бабушка? Она сильнее любой лойманки. И песен в ее сердце не меньше.

Чуть ниже деревни, где выросла Джалар, Олонга впадала в озеро Щучье, длинное, вытянутое, со множеством крохотных, как родинки, островов. На них жили люди Дома Щуки. Сильное речное течение не сразу растворялось в тишине озера и несло лодки еще долго. Джалар всегда казалось, что Олонга и не кончается в Щучьем, а прячется ненадолго, чтобы потом вырваться из него и понестись дальше, к следующему озеру – Самалу. Оно было больше Щучьего, по берегам его раскинулись луга с веселыми березовыми и сосновыми перелесками и пастбища. Здесь селились люди Дома Лося. А между Щучьим и Самалом – дети Дома Утки. Семья Джалар была из Дома Рыси. С людьми Лосиного Дома они дружили, а вот с Утками и Щуками бывало по-разному.

Джалар приходила на берег Олонги каждую свободную минуту. Она не строила пирамидок из плоских камней, как делали все в деревне, когда просили духов реки помочь им в каком-нибудь сложном деле, она не обвязывала стволы лиственниц на берегу разноцветными лентами. Все это ни к чему. У нее с Олонгой был свой язык.

Джалар опустила руку в реку, и та обняла ее пальцы, заворковала, замурлыкала. Джалар тихонько засмеялась, зачерпнула воды, умыла лицо. Зима была еще крепкой, еще не скоро праздник Жарминах, когда Явь с Навью станут равны, будут водить хороводы, мериться силами, и Навь отступит на время, затаится, уснет. Обычно по воде в реке Джалар и понимала, что скоро зиме конец. Вода будто шептала об этом, становилась особенного вкуса. Брат Севруджи говорил, что весной высоко-высоко в горах начинают таять ледники, талая вода бежит в Олонгу и меняет вкус ее вод. Но Джалар знает: река просто радуется, что скоро весна, что проснутся ее рыбы, что расцветут по берегам калужницы и незабудки, что сосны накроют ее золотой пыльцой, как покрывалом, что солнце будет пускать блики…

Джалар поворачивала руку в воде то так, то эдак, перебирая пальцами речные струи, точно струны, и течение замедлялось, будто не хотело с ней расставаться, оплетало ее кисть и каждый палец, река заворачивала воронку вокруг руки Джалар, водила хоровод. Река любила эту девочку с глазами цвета дикого меда, радостно играла с ней, отдыхая от своих важных дел.

* * *

Тэмулгэн шел проверять силки на снежных перепелок, когда увидел, что дочь присела у воды на корточки, опустила обе руки в реку и слегка покачивается, рисуя на воде круги, и та то поднимается, то опускается, послушная ее движениям. И вдруг он понял, отчетливо понял, глядя украдкой на дочь, на ее разговор со строптивой рекой, которая отвечает, слушает и слушается, – он понял с удивительной ясностью, что Джалар, его Джалар – даже не просто лойманка, а лойманка такой силы, каких не было в их краях многие века, о них только и осталось что память в старых песнях.

«Все-таки подменили, – с тоской подумал Тэмулгэн о той давней зимней ночи. – Духи леса подменили ее тогда, влили в нее силу, а я, старый дурак, и не заметил». Ему больно было смотреть на это, горько думать о том, что он упустил своего последнего и самого любимого ребенка, не разглядел ее силы. Деревне нужна лойманка. Она принимает роды, провожает умирающих, она лечит и заговаривает страхи, она помогает. Но лойманка есть лойманка. Она может выйти замуж и нарожать детей, но все равно не будет принадлежать ни отцу, ни матери, ни мужу, ни детям. Лойманка нужна всем, а потому – сама по себе. За ее спиной всегда стоит Навь.

«Еще не поздно все исправить, – подумал Тэмулгэн. – Она ребенок, она сама не знает своей силы, она сидит тут и разговаривает с дикой рекой, которую не может сковать мороз самой глубокой зимы, она играет с ней, как со щенком, повелевает ее водами и не боится. Не боится, потому что не ведает. Можно все исправить. Надо отправить ее к Севруджи, поживет в большом городе, поубавится ее сила. А потом вернется – и сразу выдать замуж». Он вспомнил Аныка и передернул плечами. Половина времени Лося прошла с его смерти, а все никак не забыть.

Тэмулгэн еще немного посмотрел на дочь, но, так и не окликнув ее, пошел домой.

* * *

Он разложил на печи́ тяжелые от мокрого снега рукавицы, осмотрелся. Тхоки в избе не было. Значит, самое время рассказать о своем решении Такун. Тэмулгэн опасался говорить о задуманном при матери. Вдруг ей не понравится его идея? И тогда можно сколько угодно бить кулаком по столу, сколько угодно кричать – старую Тхоку не сдвинешь с места. Вдруг его полоснула мысль: а ведь кто-то говорил ему, что Тхока была лойманкой, давно, до его рождения, но почему-то бросила это дело. «Глупости, бабьи сплетни», – подумал тогда Тэмулгэн, но сейчас отмахнуться не получалось. Передается эта сила по наследству? Всегда только девочкам? Ведь за самим собой он не замечал ничего такого, разве что таежного зверя бьет без промаха, но мало, что ли, в Краю удачливых охотников? Да и сыновья его тоже самые обычные люди, а что умные очень, так тут Такун молодец, заставляла их учиться, не разрешала пропускать школу и всегда просила его привезти из города книги. Что он знает обо всем этом, о силе? Если его мать была лойманка, то должны же найтись подтверждения тому? У Виры, женщины приятной, но не очень уж умной, да и болтливой к тому же, юбка вышита особыми узорами, а к поясу привязаны разные мешочки, одни ду́хи знают, что она там носит, еще у нее есть маленький бубен с погремушками, она танцует с ним на Жарминахе и