Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

— Я остаюсь, — повторил староста звенящим голосом. — У меня гости.

И добавил, высоко подняв голову:

— Дадзай Хисаси не опозорит себя, нарушив закон гостеприимства! Что бы ни случилось, мои гости получат в жилище семьи Дадзай еду, питьё и кров. Я лучше убью себя, чем поступлю иначе!

Гвалт смолк и начался снова. Кто-то — кажется, тот же человек, что бегал за ворота, — крикнул, что и он остаётся. Храбреца поддержали. На улице нашлись люди, раздумавшие тащиться в горы, — гости в Макацу были так редки, что считались чудом, и могучее любопытство без помех одолевало замшелый гнёт традиций. Те упрямцы, что наперекор всему желали оставить деревню, быстро оказались в меньшинстве. Не знаю, ушли они прочь или нет — дальнейшие события отвлекли меня от подобных пустяков.

— Прошу в дом, — сказал староста, обращаясь к нам. — На коленях умоляю извинить меня за отвратительный приём. Я сгораю со стыда. Единственным оправданием мне служит то, что сегодня умер мой единственный сын Кёкутэй. Надеюсь на ваше снисхождение к отцу, убитому горем.

Я поклонился:

— Примите мои глубочайшие соболезнования.

Настоятель что-то забормотал: видимо, молитву. Я посмотрел на дом старосты, размышляя, каково это будет: провести ночь рядом с трупом и бешеной девицей? Не окажутся ли утром в доме два трупа, а то и три? Кто тогда будет оформлять фуккацу?!

— Мой сын лежит у себя, — Хисаси правильно понял меня. — Он с женой жил отдельно, через дом от нас. Вы можете не бояться скверны. Смею ли я просить, чтобы святой монах завтра принял участие в похоронах? Молитва такого человека равна милости будды. Храма, куда я мог бы обратиться, поблизости нет, а священники редко забредают в нашу глухомань. Мы оплатим всё, как подобает.

Если честно, я всем сердцем желал отправиться в обратный путь как можно раньше, без задержек. Но видя лицо старого монаха, я изменил решение. Иначе нам с Широно пришлось бы тащить старика силой. А как тащить силой своё начальство, да ещё святое?

— Я буду молиться за вашего сына, — громко, чтобы слышали все, произнёс Иссэн. — Не думаю, что его душа чем-то запятнана, но погребальные обряды никогда не бывают лишними.

Это уж точно, согласился я. При нашей-то службе?

— Благодарю вас, — староста отвесил поклон настоятелю, затем мне. — Идёмте, моя жена накормит вас. Наше жилище не слишком просторно, но места хватит.

Тут он ошибся. Места не хватило — в дом набилось столько зевак, сколько влезло, а потом ещё столько же. Каждый хотел получить свою порцию — если не еды, так новостей. Хорошо хоть стены были прочнее наших, городских, а то сломали бы, клянусь! Иные крестьяне толпились на веранде, подслушивая. Впрочем, когда стемнело, они ушли, прихватив с собой счастливчиков, пробравшихся в дом.

Они так спешили, словно вдруг вспомнили о чём-то жизненно важном.

Широно остался во дворе. Ему удалось пробраться к дощатому забору, где он сел на голую землю и сразу, как по мановению волшебного жезла, перестал привлекать к себе внимание. Ко мне это не относилось, я уже обучился видеть слугу, где бы он ни расположился. Я вынес ему поесть, указал на колодец — мол, пей оттуда — и вручил пустую чашку. Жестом Широно показал мне, что собирается ночевать прямо здесь, во дворе. Этим он избавил меня от лишней заботы, потому что я не знал, как уговорить хозяина дома — или кого-то другого — пустить под крышу презренного каонай или лесного тэнгу, кем бы Широно ни сочли.

Жена старосты отнесла слуге циновку и одеяло. Я сопроводил женщину, боясь, что она может не заметить Широно.

Ран не показывалась: пряталась где-то.

2

«Дурак! Грубиян!»

— Тэнгу хотели меня украсть.

Она села рядом, на крыльцо. Признаться, мне было неловко — я вышел на двор по нужде, стесняясь пустить струю в горшок, оставленный в комнате. Там, как вы понимаете, я спал не один. Выбрался наружу, нашёл отхожее место, справил нужду — и присел на крыльцо: подышать свежим воздухом, поразмыслить о событиях прошедшего дня.

В небе, свободном от облаков, катался на боку молодой месяц. С гор дул ветер, по счастью, не слишком холодный. Когда объявилась Ран, я решил, что после отхожего места от меня может плохо пахнуть — отсюда и неловкость.

— Украсть?

— Да, — она по-прежнему была в мужской одежде. — Мы живем возле Тэнгу-Хираяма, знаешь?

Голос Ран, сухой и неприязненный, ясно давал мне понять, что она объясняется, но не оправдывается. Если все кувшинки в реках и озёрах такие же, лучше не плавать — поранишься[32].

— Тэнгу крадут детей и взрослых, но чаще детей. Если люди возвращаются, они безумны или больны. Мы с родителями проводили лето в Макацу. Я собирала ягоды, забрела дальше, чем следовало. Тут они и вышли из кривого дерева. Их было двое: веера, гэта с единственным «зубом». Красные лица, длинные носы. Они смеялись…

Речь Ран стала сбивчивой, голос хриплым:

— Как же они смеялись! Я тоже начала смеяться. У меня заболел живот, закололо под ложечкой. Но я не могла остановиться: хохотала без устали. Один тэнгу собрался уйти, второй раздумал. Он позвал меня в дерево. Я хотела туда, как не хотела ничего на свете. Отказаться? Оказать сопротивление?! Я и в мыслях такого не держала. Не знаю, что меня манило…

Я молчал. Что я мог сказать?

— Они передумали. Ушли, исчезли. Улетели? Не знаю. Должно быть, я им чем-то не понравилась. Я ударилась лицом о дерево. Я билась о ствол, расшибаясь в кровь. Я хотела туда! Я звала тэнгу, плакала, умоляла. Родители нашли меня в лесу без чувств. Потом я долго болела. Не так долго, как те, кто вернулся от тэнгу, но всё равно…

Она напряглась. Тело Ран натянулось струной:

— Я их ненавижу! О, как я их ненавижу!

Боюсь, уточнил я. Ты их боишься, Ран. Страх у людей, подобных тебе, превращается в боевую ярость, в неукротимое бешенство, туманящее разум. Сенсей Ясухиро рассказывал, что так бывает. Ещё он добавил, что не вы самые страшные противники — те, чей страх переплавляется в ледяную осторожность, стократ опасней. Я ещё спросил, есть ли люди, кому страх неведом, и сенсей ответил: «Нет».

— Когда я увидела тэнгу рядом с тобой, — она обращалась ко мне грубо, не выказывая признаков даже самой поверхностной вежливости, — я решила убить его. Убить без промедления, потому что он пришёл за мной. Убийство тэнгу дозволено, они не люди. Ты дознаватель, ты должен знать.

Три монаха, вспомнил я рассказ Широно. Три монаха, известных великой святостью. Запрет на убийство,