Сергей Волков - Чингисхан. Книга 1. Повелитель страха

Мальчика душила обида, в горле стоял тугой комок. Он помнил многих из этих людей — пастухов, воинов, охотников. Все они служили его отцу. Служили, а когда отца не стало, бросили жен и детей своего господина на произвол судьбы, переметнулись к его двоюродному брату, Таргитай-Кирилтуху, и признали его ханом.

Правильно говорил отец, когда был жив: у овец родина там, где трава сочнее…

Вот и ярко пылающие костры. Они окружают большую ханскую юрту белого цвета. Перед входом восседает на стопке расшитых войлоков сам нынешний властитель отцовского улуса Таргитай-Кирилтух. По правую руку от него расположились сыновья, все как один коренастые, плечистые, с густыми бородами. По левую сидят женщины. На почетном месте каменным изваянием застыла вдова казненного в Китае отца, Амбагай-хана, дальше — жены самого Таргитая.

Перед пирующими на кожах и деревянных блюдах высятся горы разнообразной снеди. И едва Темуджин увидел источающие дразнящий аромат куски вареной баранины, жареных гусей и куропаток, горки рассыпчатого сладкого творога, желтые круги масла, пирамиды лепешек из белой тонкой муки, кувшины с кумысом, чаши с горячей хмельной хорзой, как ноги его ослабли. Мальчик вспомнил, что до своего пленения не ел девять дней, а в пути его накормили всего один раз, да и то скудно, как раба.

Главным блюдом на ханском пиру была туша джейрена, зажаренная на углях. Покрытые аппетитной корочкой окорока лежали перед Таргитай-Кирилтухом. Он узким кривым ножом отсекал от них кусочки сочащегося жиром мяса и впихивал в рот младшему сыну Колоксаю. Но когда нукеры подвели Темуджина к подножию войлочного трона, хан оттолкнул сына, воткнул нож в край блюда, вытер жирные руки о черную бороду и внимательно оглядев мальчика, довольно расхохотался.

— А ты не похож на своего отца, Темуджин. Есугей никогда бы не стал такими голодными глазами смотреть на еду. Он просто подошел бы — и взял то, что хочет…

С трудом оторвав взгляд от запеченной в глине форели, Темуджин сглотнул горькую слюну и сжал кулаки. Он понимал, что Таргитай издевается над ним. Понимал, но ничего не мог сделать.

— Ну, что же ты стоишь? Бери, угощайся. Или ты вовсе не Есугеева семени? — вкрадчиво спросил хан. Братья и жены Таргитая засмеялись, даже старуха-вдова изобразила на сморщенном лице улыбку.

Темуджин молчал.

— Быть может, ты желаешь сесть с нами, как и подобает родичу? — в голосе хана прорезались угрожающие нотки. Его начинало злить упрямое молчание мальчика. — Тогда проходи сюда. Ты — гость, сын возлюбленного брата моего, да будут предки к нему благосклонны. Садись по правую мою руку, прими чашу с кумысом, мясо и лепешку… Ну, Темуджин!

Темуджин молчал.

— Или ты хочешь сразу сесть вот здесь, на расшитом ханском войлоке? — Таргитай перестал улыбаться. Смолкли и пирующие. Теперь все смотрели только на Темуджина.

Темуджин молчал.

— Ты, одетый в рубаху из шкурок сусликов нищий оборванец — ты хочешь стать ханом?! — заревел Таргитай-Кирилтух. — Этому тебя научила твоя потаскуха-мать? Запомни, щенок: женщины не должны вмешиваться в дела мужчин! Их удел — ублажать нас, готовить пищу и растить детей. Я сам воспитаю тебя, Темуджин. Ты будешь жить вместе с моими холопами. А теперь бери лепешку — и убирайся!

Темуджин молчал.

Люди вокруг зашевелились. Кто-то негромко засмеялся, кто-то отчетливо произнес:

— Слаб этот Темуджин против своего отца. Тот бы не стерпел, когда оскорбляют его мать. Может он и правда не Есугеева семени?

Мальчик поднял голову и сквозь спутанные волосы посмотрел в выпученные глаза Таргитай-Кирилитуха. Вновь воцарилось молчание, нарушаемое лишь треском еловых поленьев. Темуджин шагнул вперед и изо всех сил ударил ногой по серебряной тангутской чаше с кумысом. Белая жидкость залила кушанья, с шипением растеклась по земле.

— Ты не родич мне! — крикнул Темуджин. — Ты — трусливый пес, лающий только когда рядом нет волков! Обманом захватил ты все, что по праву принадлежит мне и семье моей! Мой прадед Хабул…

Хан не дал ему договорить. Зарычав, Таргитай-Кирилтух вскочил, выдернул нож из деревянного блюда и, наступив в миску с творогом, бросился к мальчику. Темуджин попытался сопротивляться, но где было десятилетнему мальчику справиться с взрослым мужчиной? Таргитай легко опрокинул его, свалил на землю, поставил ногу в тяжелом сапоге на грудь.

— Волчонок! Я вырежу тебе печень и скормлю ее собакам! Я выну твои легкие и брошу их стервятникам! Я вырву твое сердце, съем его — и больше не будет никакого Темуджина!

Он занес руку с ножом над головой мальчика — но замер, потому что ветер донес от крайних юрт тревожные крики. Следом послышался конский топот и в костровой круг влетел взмыленный серый жеребец. Со спины его на землю упал шаман Мунлик. С трудом подняв обветренное лицо, он закричал Таргитай-Кирилтуху:

— Остановись! Страшная опасность угрожает тебе, хан!

В следующий миг все тело шамана скрутила судорога. Перевернувшись на спину, он начал кружиться, вздымая ногами пыль и выкрикивая слова:

— Вечное Синее небо! Предки наши! Духи земли и воды! На священной горе Бурхан! Говорили мне!

— Пророчество, пророчество! — зашептались в толпе. Таргитай-Кирилтух опустил руку с ножом, однако не спешил снимать ногу с груди Темуджина. Мальчик, задыхаясь, пытался сдвинуть ее, но силы окончательно оставили его.

На покрытых запекшейся коркой губах шамана выступила пена. Не переставая вертеться на земле, он ударил раскрытыми ладонями в пыль — как в бубен.

— Они говорили! Кто прольет священную кровь потомка Хабул-хана! Будет навеки проклят! И род его пресечется! И смерть настигнет его в тот же миг! Так говорило Вечное Синее небо! Так говорили предки! Так говорили духи земли и воды!

Шаман захрипел, согнулся пополам, обнял колени руками и замер. Поднятая им пыль медленно оседала, толстым слоем покрывая его неподвижное тело. Вдова Амбагая поднялась с места и просеменила к старику. Упав перед ним на колени, она что-то горячо зашептала, сжимая обеими руками висящую на груди амулетницу. К ней присоединились несколько старух. Они подняли впавшего в забытье шамана и унесли в ханскую юрту.

Таргитай-Кирилтух выругался и с досадой отшвырнул нож. Он стоял над Темуджином, как медведь-шатун над олененком и злая усмешка кривила его рот.

— Что ж, я не стану проливать кровь этого волчонка. Вечное Синее небо будет довольно, — проговорил хан и дернул себя за бороду. — Принесите кангу!

В собравшейся у костров толпе кто-то вскрикнул, женщины заплакали. Все знали: колодка-канга — это хуже честной и быстрой смерти. Это позор, это мучения, и лишь потом — неизбежная гибель от голода и жажды.