Заповедник "Неандерталь". Снабженец (СИ) - Старицкий Дмитрий

- Как-то странно мы общаемся, - произнес Тарабрин. – Не находишь? Я представился, а ты, наверное, желаешь сохранить своё инкогнито?

М-да, нескладно как-то… Мне скрывать нечего и не зачем.

- Прости. Нечаянно так вышло, – повинился я, глядя как ««девчонки»» убирают со стола. - Я – Крутояров Дмитрий Дмитриевич, более известный под псевдонимом Ян Ковальский. Журналист. Бывший. Хотел в молодости стать писателем вот и поступил на журфак того же университета, что и тебе Альма матер. Но литератора из меня не вышло. Всю жизнь писал про экономику, трубопроводы, ««дОбычу нефтИ и мазутА»», и как дают стране угля. Имени особого себе не сделал. Крепким таким середнячком был. И шестой год уже как на пенсии. Лечу диабет, геморрой и простатит.

- Семья?

- Да как-то не сложилось, хотя три раза был женат.

- Дети?

- Наверное, есть где-нибудь, только меня об этом не известили. Слушай, а квасок-то твой по шарам долбит как вино. – Перевел я неприятную тему на квас.

- Так потому что по старинному рецепту на хрену настоян, - похвалился хозяин. И тут же спросил. – Ян Ковальский? Любишь поляков?

- Терпеть не могу, - ответил честно. – Первая жена была полячка. Именно пани Ковальская. – Та всё простить мне не могла, что именно русские в семнадцатом веке выиграли геополитический проект великой империи до Тихого океана, задвинув поляков на пятые роли в Европе.

- Ну, это твое дело: кого любить, кого жаловать. Я вот грузин не люблю. Все рынки в столицах заполонили, нормально расторговаться не дают. Всё перекупить стараются по дешёвке ещё на подходах.

- И чем ты у нас на рынках торгуешь?

- Не у вас. У Брежнева. Мясом в основном: свинина, баранина. Ходкий там товар. Обратно ткани, иголки, нитки, мыло. Ножики дешевые и примитивные диким людям на обмен. Что там ни разу не дефицит. А так в основном сами себя обеспечиваем почти всем. Вот поначалу было трудно – муку и ту приходилось на горбу таскать, пока свои урожаи не пошли.

- А ОБХСС [О Б Х С С – отдел борьбы с хищениями социалистической собственности МВД СССР.] – удивился я такой простоте, – не ловило?

- Так справку колхозную подделать легче лёгкого. В вашем времени печати советские изготовить это даже не преступлением считается, а так… исторической реконструкцией. Или тот же советский паспорт. Дорого, но возможно. А у них там на рынках разве что взятки мелкие директору рынка и ветврачу – от этого никуда не деться. И даже за взятку то не считается. Скорее за оброк. Хотя… Везде берут. Во всех временах. Во всех странах. Только по разным поводам. А так стараемся сами себя всем необходимым обеспечивать.

- А не проще ли банки грабить, чем с мелкой торговлей возиться? – спросил я.

Всё же у нас, поколения пережившего ««лихие девяностые»», несколько криминальное сознание. Да и телевизор не отстает в криминальном просвещении народа: сериал за сериалом из жизни ментов и бандитов по всем каналам сразу. А якобы правовое просвещение граждан, где показывают новейшие изыски преступной мысли в области облапошивания ближнего своего. Некоторые теледевочки на этом уже генеральские погоны заработали.

- Не проще. – Вздохнул хозяин. - В смысле сам банк взять труд не такой уж тяжелый с нашими способностями, но только последствия будут мало того, что не предсказуемые в жестко регламентируемом обществе ««развитого социализма»», сколько излишне репрессивными. К примеру, повсеместная проверка номеров купюр, запрет на крупные покупки… Или как у вас – поголовные проверки документов на каждом шагу.

- Не понял?

Тарабрин терпеливо пояснил.

- Ну, к примеру, за таким ограблением последуют распоряжения: больше трех иголок в одни руки не давать или материал мануфактурный продавать только отрезами на одну вещь. Я уже даже не заикаюсь о сплошной проверке паспортного режима, при которой колхозной справки будет уже недостаточно. А поёлику мы как боги Эпикура существуем в порах того общества, но не в самом том обществе. Нас не видят в упор и не ищут никого подозрительного. А ходим мы туда регулярно. Мяса в государственной торговле у них там не хватает на всех, а тот, кто купил на рынке нашу парную убоину, пусть и дорого, уже не купит такое же количество замороженного мяса в государственной торговле и оно достанется тем, кому не по карману отовариваться на рынке. А мясо там дефицит. На всех не хватает. Потому и смотрят власти на наше барышничество сквозь пальцы. Мы же такие не одинокие, там и своих хватает рыночных барышников. А уж иголки в магазине воровать, когда они копейки стоят… - он просто развёл руками, как бы показывая полную межеумочность данного деяния.

Он помолчал немного, потом выдал.

- Но главное даже не в этом. Нельзя приучать своих людей к преступлениям. Даже вроде как для них безопасным. К примеру, после второй мировой войны и даже первой… осталось множество складов с ненужной никому амуницией. Да той же тушенкой. Очень слабо охраняемых. Можно было вынести подчистую и всех одеть и накормить, но… Но, кто тогда будет работать? Все будут только требовать такую дармовщинку. Сказки русские читал? ««По щучьему велению…»» Про скатерть – самобранку… Да хотя бы Пушкина про Золотую рыбку. По христианским понятиям трудиться человек должен в поте лица своего.

- Теперь понял, - сказал я. – Совсем ничего не крали?

- Был грех поначалу. Коров и коней хороших пород уводили. Но ту команду я при себе держал, в общины их не пускал. Померли они уже от старости. Вот вдовы их у меня девками дворовыми служат.

- А что так? Вроде ты сказал, что переход омолаживает.

- Омолаживает. Да только самого проводника, а не тех, кого он проводит.

- Ясно… - почесал я нос.

- Вот и хорошо, что ясно. Пора нам, как русским людям, после обеда вздремнуть. А потом буду тебя учить ходить по временам. Иначе сам дров наломаешь, как я поначалу. Главное запомни: тебе никого убивать нельзя.

Мне отвели небольшую прохладную спаленку, где я с удовольствием растянулся на льняных простынях поверх тюфяка, сладко пахнущего ароматным сеном. Подушка была набита чем-то вроде гречневой шелухи. Скинул свои одежды на сундук у окна. Вставать утром пришлось почти до рассвета, как обычно в день грибной охоты. Усталость накопилась. Да и не мальчик я уже так напрягаться. Не говоря уже о том, что мозги набекрень поехали.

Хотел всё обдумать неторопливо, но не заметил, как уснул.

$

Разбудила меня одна из баб, что в этом доме прислуживали.

- Вставайте, барин, негоже на закате спать. Голова может разболеться, – тихо тарыхала она меня за плечо. – Да и Иван Степаныч ждать ох как не любит.

-Тебя как зовут? - спросил я, позёвывая, оглядываясь и не видя своего камуфляжа на сундуке.

Правда кошелёк, ключи и прочая мелочь из карманов по крышке сундука разложены аккуратно.

- Лукерьей крестили, барин. – Улыбается ласково, скрестив руки под грудью.

- Луша, значит. И кто ты тут, Луша, будешь?

- Дворовая я тут, у Иван Степаныча. Постелицей буду.

Вот так вот. Не понять мне, то ли прислуга это такая, то ли наложницей она у Тарабрина служит.

- А где, Луша, моя одежда? – ну, не ходить же мне тут в одних трусах.

- Одеяния ваши, барин, мы постирали, пока вы почивали. Сохнут во дворе. А вам пока принесли поносить на замен порты и рубаху. Всё новое и чистое, не сумлевайтесь. У нас с этим строго.

И показала на трехногий табурет, на котором новая одежда была свернута и сложена в стопку.

- Тогда выйди, я одеваться буду.

- А помочь вам одеться? – и смотрит мне в глаза предано.

- Сам справлюсь, – ответил, сдерживая неожиданное раздражение. - Иди уже.

Ушла, взбрыкивая задом, как недовольная кошка. Ну, да… лет на двадцать она меня моложе… может и ждала чего? Перетопчется.

Прислал мне хозяин шорты чуть ниже колена со шнуровкой понизу штанин из толстого грубого полотна, серые в полосочку. Рубаху-косоворотку из тонкой синей материи и сандалии на завязках, вроде как на босую ногу. Поясок черный из витого шнура, кажись шелкового, с кистями на концах. У нас такими шнурками гардины подвязывают.