Дуглас Брайан - Чудовище Боссонских топей

А во-вторых, там была девушка. Такой невинный стебелек, сероглазенький, с жалобным ротиком. Еще одна коварная видимость с начинкой. У нее, правда, мысли были самые обыденные — насчет ужина.

Вот с ними-то Конан и поздоровался. Меня, естественно, представить новым знакомцам забыл, так что мне пришлось позаботиться об этом самостоятельно.

Я вышел вперед и сказал:

— Я Пустынный Кода. Здесь очень сыро, я не привык. А это Конан. Он тоже мокрый, как собака. Он устал еще сильнее, потому что нес меня на руках. Хотя он привык. Он человек.

(Потом, кстати, оказалось, что из нас четверых в этой хибаре только один Конан и был человеком в полном смысле слова.)

Выслушав мою речь, девица поднялась, наклонилась надо мной и ласково взяла за подбородок.

— Ух, какие глазищи, — проговорила она дурашливым тоном, обращаясь к своему приятелю. — Посмотри, Гримнир. Ну разве он не прелесть? Пустынный Кода! Никогда таких не встречала. Лапушка.

Честно говоря, я оскорбился. Да будь мы где-нибудь в Куше, Хоршемише или даже в Туране, любая девица при виде такого, как я, умчалась бы в ужасе куда глаза глядят и потом неделю ходила бы обвешанная колокольчиками, дабы отогнать мое зловредное влияние. А здесь — никакого почтения.

— Я Пустынный Кода, — прохрипел я своим самым низким, зловещим голосом. — Я насылаю бедствия и ураганы, я источник зла и коварства…

Девица, улыбаясь, перевела взгляд на Конана, и я чуть не помер от злости, увидев, что и он улыбается с самым дурацким видом. А еще друг называется. Прошел со мной через столько испытаний — и вот, нате: насмехается.

— Вы, наверное, голодны, — продолжала девушка. — Мы поделимся с вами хлебом и лепешками из лебеды. Очень вкусно, если горячие. Я сама пекла.

— Чей это дом? — поинтересовался Конан.

— Мой.

Девушка повернулась к окну и взяла с крышки узенького сундука, что невидимо притулился возле окна, две треснувших глиняных кружки. Одну из них совершенно явно лепил пьяный гончар, такой кривобокой и пузатой она была; вторая же оказалась тощей, а щербинки на ее краях торчали, точно оскаленные зубы. Ядовито-зеленая ящерица, пробужденная от дремы, шмыгнула с сундука и быстро пробежала по полу, исчезнув в какой-то щели.

Девушка сняла корзинку, свисавшую на веревке с потолочной балки, вытащила оттуда лепешки неприятного темно-серого и коричневатого оттенков.

Из кувшина она налила нам прокисшего молока, выдала по куску хлеба и уселась вновь на тряпье, наблюдая, как мы угощаемся. Конан скроил ужаснейшую рожу, однако от еды не отказался. Мне кажется, он и вонючего крокодила бы съел, если бы ему предложили. На редкость прожорливый тип. Впрочем, обо мне он думает то же самое.

Странно, размышлял я, поглощая лепешку, такая эта девица — если отвлечься от ее манер и глупых мыслей — хорошенькая, а живет в отвратительной дыре, где пахнет кислятиной и перепревшим сеном.

Дождь, как будто надумав что-то новенькое, внезапно переменил направление и косо забарабанил прямо в окна. Ящерица высунула нос из щели, недовольно шевельнула длинным хвостом и опять замерла.

От наших с Конаном мокрых, плащей начал распространяться едкий запах псины. Я страдал от вони. Конану, разумеется, подобные мелочи нипочем. Он насытился и начал благодушествовать. И девчонка эта ему крепко понравилась. Вероятно, он считал ее человеком. А я к концу трапезы готов был поклясться, что она — кто угодно, только не человек. Таилось в ней нечто нехорошее. Возможно, даже опасное. И следовало отнестись к сией особе с сугубой осторожностью. Что я и намеревался посоветовать Конану. Нечего знаться с кикиморами, не разведав наперед все их намерения.

— Я Эрриэз, — произнесла девушка, и я насторожился. Мне показалось, что она прочитала мои мысли. — А это Гримнир, странствующий воин.

Конан также назвал свое имя и сообщил этим двоим, что он тоже странствующий воин.

В темном углу невидимо зашуршала мышь или еще одна ящерица, я не разглядел. Лампа на подоконнике коптила отчаянно, распространяв дым и тьму. Гиблое здесь место. Хоть я сам и стихийное явление, но нелюди не люблю. А эти двое в доме были нелюдями. И они прямо-таки вцепились в моего Конана, я это видел. Им что-то нужно от него.

Мы жевали и пили молча и очень громко глотали в полной тишине. Тишина эта была удручающей. К тому же ящерица действовала мне на нервы. Наконец, я не выдержал и потребовал, чтобы меня уложили спать. Я промок, устал, продрог, измучен процессом жевания. Конан попросил разрешения устроить меня на сеновале, поскольку я могу упасть, когда буду карабкаться по лестнице. Все-таки он не так уж бессердечен — для человека. Время от времени вспоминает о том, что я боюсь высоты. Сам-то он ничего не боится, и когда-нибудь это погубит нас обоих.

Мы вышли в темные сени. Здесь дождь стучал намного громче, чем в комнате, и было побольше воздуха.

— Конан, — сказал я шепотом, — уйдем отсюда. Здесь плохое место.

Он хмыкнул.

— Здесь что-то затевается, — сказал он. — Не верю я, чтобы эта девица здесь жила. И Гримнир, странствующий воин, неспроста рядом с ней объявился. Неужели тебе не интересно, чего они хотят на самом деле?

Я сказал, что совершенно не интересно. Мои мечты Конану известны. Я хочу отправиться в такие земли, где сухо и тепло.

Конан потрогал мои уши, обнаружил, что они полыхают от жара, и, кажется, испугался, что я заболел. А я не заболел, я просто очень рассердился.

— Нелюдь эта Эрриэз, — сказал я. — И Гримнир тоже не человек, Конан. В самом лучшем случае — великан, только маленький. Недокормленный, наверное. А такие — самые злющие из всех. Надо уносить отсюда ноги, пока не поздно. Они втравят тебя в поганое дело. У них и замысел уже наготове. Послушал бы ты меня хоть раз в жизни.

Конечно, спорить с ним бесполезно. Я даже думаю, что Гримнир, или как его там, уже успел ему что-то внушить. Нелюди на подобные штуки горазды.

Конан пощекотал меня за ухом и сопроводил на чердак, где велел спать и ни о чем не думать. И ушел.

Я долго валялся на прелом сене, стараясь поменьше его нюхать, и слушал дождь, который к вечеру поутих и теперь деликатно бродил по крыше. Беда была в том, что я ничего не мог здесь натворить. Землетрясения здесь невозможны. Ни чума, ни холера, ни оспа мне не помогут: нет ни большой скученности населения, ни жаркого климата, ни чужеземных кораблей — ну просто ничего. Я без всего этого как без рук. Что еще бывает? Ураган? Исключено. Пыльная буря? Ой, мама, мамочка, какая еще пыльная буря. Мерзкая мокрая капля, просочившись сквозь крышу, стукнула меня по носу. Я даже подскочил. Наводнение! Я сосредоточился, пытаясь найти ближайшую реку и разлить ее. Река ответила мне из-под болота. Я напрягся и весь вспотел от усилий. Вода начала подниматься. Мне нужен был бурный поток, смывающий все на своем пути. Но я добился лишь того, что болото стало непроходимым, а низины наполнились лужами. И все.