Черный Баламут. Трилогия - Генри Лайон Олди

Я много хотел сказать тебе и о многом спросить… теперь не хочу. До встречи.

Невидимые когти вцепились в мочки твоих ушей. Багрянец окутал голову, сквозь него лицо Кришны выглядело пепельно-бледным, мертвым, вытесанным из чунарского песчаника, и слова сами легли на язык, правильные слова, единственные слова, от которых не несло падалью и не забивалось горло шерстяным комом.

— Ты лжешь, Кришна. Не в моих руках судьбы войны и мира — вернее, не только в моих. О Баламут, при том великом жертвоприношении оружию ты будешь верховным надзирателем, обязанности жреца-исполнителя также будут принадлежать тебе! Если мы выйдем из этой гибельной битвы живыми и невредимыми, то, быть может, увидимся с тобою снова! Или же, о Кришна, нам предстоит, несомненно, встреча на небесах! Сдается мне, что так или иначе мы обязательно встретимся с тобой, о безупречный…

«Встретимся?» — подмигнула луна.

«Встретимся?» — замерцали звезды, и тишина отпрянула прочь.

«Встретимся ли?» — переглянулись лес с рекой и правый берег с левым.

Ты пошел вверх по склону не оглядываясь.

— Погоди! — догнал тебя у самой колесницы громкий окрик. — Постой, Карна… обожди…

За тобой бежал Черный Баламут, скользя по косогору, спотыкаясь, падая — и все-таки спеша.

За тобой.

Желтые одежды Кришны были в грязи.

2

АВАТАРА

— Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для неба, мы родились в дерьме.

Но речь сейчас не о тебе.

Обо мне.

С младых ногтей я чувствовал в себе силы повелевать Мирозданием, я, новорожденный молокосос, Господь с пролежнями на заднице, и еще я понимал, что живу под Опекой. Ты никогда не знал, что это такое — быть перчаткой для чужой руки, дверью для почетного гостя, который волен входить и выходить, когда ему вздумается, и пусть чернь молится потом на опустевшую перчатку или покрывает лаком дверные створки!

Я царь, я раб, я червь, я бог!

Два разума смешивались в Кришне, как смешиваются вода и вино: острый рассудок небожителя выводил письмена на чистом листе детского сознания, и когда Опекуну требовалось удалиться по своим делам, я сходил с ума от этого раздвоения, от самого себя и следов Его, плохо понимая, где я, где не-я!..

Я убивал демонов и пачкал пеленки, я творил чудеса и воровал масло из чужих горшков, я бросал под облака груженые повозки и плакал, привязанный за ногу к кровати… И однажды я понял: прожив жизнь богом, я умру. Сдохну, как последний псоядец, и что с того, если у меня будут царские — нет, божественные! — похороны? Рука покинет перчатку, гость забудет о парадном входе, дверь заколотят досками крест-накрест, я стану ненужен… о, возможно, я даже попаду в рай! Я наверняка попаду в рай, я войду в Вайкунтху, озираясь по сторонам… Не хозяином, каким привык себя чувствовать согласно чужому и чуждому замыслу, не господином — приживалой, нахлебником, холопом, одаренным за верную службу! Рай с барского плеча?!

В этот день я покончил с детством, в этот день я возненавидел Опекуна Мира за его щедроты, в этот день малыш Кришна стал Кришной Джанарданой, Черным Баламутом.

…Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для свободы, мы родились в оковах.

Но речь сейчас не о тебе.

Обо мне.

Мой надсмотрщик был не снаружи — внутри меня. Спрятаться? убежать? обмануть?! — пустые надежды. В любую секунду мое тело могло перестать быть моим, а мысли выворачивались наизнанку, становясь достоянием хозяина. Смешно!

— именно в такие минуты досмотра и захвата я с особенной остротой ощущал себя божеством… Кнут и пряник, удар и ласка — все это был я сам и в то же время — не-я. Любовь человеков слеталась ко мне, трепеща крылышками, как пчелы слетаются к расцветшей лилии… это он, Вишну-Даритель, был лилией. Гимны воспевали меня, клубясь дождевыми облаками… это он, повелитель Вайкунтхи, был дождем, и облаками, и заправилой вселенского хора.

Он дал мне все, не оставив ничего, даже свободы воли!

И тогда я взял в руки флейту. Я вложил в ее дыхание всего себя, о каком мечтал, себя-воздух, себя-воду, себя-порыв… Тебе доводилось слыхать поговорку: «Без Кришны нет песни»?! Это правда. Потому что я плясал под дудку Опекуна, а вы все плясали под мою дудку! Вишну радовался, не замечая: пока мои пальцы бегают по ладам, а звуки вольно рвутся наружу, ему нет дороги в мое сознание. В эти минуты я был свободен, в эти минуты я сам был Опекуном, а Он был лишь сторонним зрителем! Кукловод отпускал ниточки и радовался прихотливым затеям куклы… Ах, как я ненавидел его!

И как я ненавидел себя за то, что не могу играть вечно!

…Мы похожи с тобой, Карна: рожденные для власти, мы родились слугами.

Но речь сейчас не о тебе.

Обо мне.

Я научился угождать всем. Людям, которые хотели видеть во мне земное воплощение Опекуна — и в конечном итоге полюбили меня больше, чем небесный оригинал. Опекуну Мира, который жаждал земной империи и радовался моему усердию — вплоть до разжигания войны, где должны погибнуть мятежники-Пандавы, последний оплот сопротивления. Пандавам я нравился тоже, равно как и Кауравам,

— мои советы отвечали чаяниям всех, следуя им, вы получали то, чего хотели! Ведь даже ты, желающий этой войны, как пьяница вожделеет к заветному кувшину, был доволен мной, когда понял, что наши желания сходятся…

Не ври, я знаю: и ты был доволен.

Ни разу я не противоречил смертным и богам. Приближается день, когда Великая Бхарата вцепится сама в себя, когтя собственное тело. Мой день. Потому что я еще заранее решил: победа или поражение, но никогда больше Вишну-Опекун не будет властен над Черным Баламутом. Угождая, я сам выверну его замысел наизнанку: гость станет хозяином, перчатка — рукой, а небожитель вкупе с ему подобными — лишь отражениями маленького Кришны! Как я добьюсь этого? каким путем? каким способом? — нет, Карна, я отвечу тебе лишь в одном случае.

Если ты отринешь ложные стремления и пойдешь со мной.

Чтобы самому стать богом.

Ты, Васушена, чье боевое прозвище имеет второе, тайное значение: Рожденный-с-Драгоценностями. Я не знаю, зачем твоему небесному отцу вздумалось одарить тебя панцирем и серьгами, добытыми на заре времен при пахтанье океана… Возможно, Лучистый Сурья просто хотел пошутить. Возможно, он предвидел что-то свое, неясное мне. Возможно. Все возможно, Ушастик. Но эти серьги, которые служат тебе пустым украшением, — для меня это единственная вещь в Трехмирье, чья сила вожделенна и недоступна. Будь серьги моими, Вишну— Дарителю был