Боги, пиво и дурак (СИ) - Горина Юлия Николаевна

— Так-то оно так, но мастер Ян приказал не впускать! — продолжал упорствовать Август, в то время как его напарник выглядел уже не так уверенно.

А я тем временем принялся разглядывать спутников Майи.

Новые ученики, значит?

Их было трое, двое парней и одна девушка.

После дерзкой Майи и пушистоухой Ники девица выглядела совершенно непримечательной: грубая мужская одежда, коротко остриженные русые волосы и бледное личико с острыми скулами и крупным, резко очерченным ртом.

А вот парни своим внешним видом меня заинтересовали. Один из них был высоким и крепким. Волосы, брови, и даже густая поросль на щеках у него были почти белыми. Из одежды имелись только грубые серые штаны с завязками, а через всю грудь, от левого плеча до правого бока, виднелся глубокий ровный шрам. На шее и запястьях он носил пестрые плетеные веревочки. Я уже видел такие несколько раз у клиентов мастера Гая. Это были обереги. Такие штуки плели суеверные женщины для своих детей, мужей и возлюбленных, добавляя пряди своих волос в разноцветные нити. Так что этот парень был или сыном полка для женского батальона, или отчаянным бабником, и где-то по городам и весям о его благополучии воздыхало немало девиц.

Второй новичок по сравнению с белым на первый взгляд мог показаться ребенком.

Он был темноволосый, невысокий, бледный и худой. Белоснежная шелковая рубашка висела на нем, как на вешалке, из горловины сиротливо выглядывала тощая шея с острым кадыком. На поясе у паренька поблескивал украшенный серебром пояс, черные глянцевые сапоги мягко обтягивали икры — в общем, выглядел он отнюдь не как оборванец. Это ощущалось не только в одежде, но и в аристократических чертах лица и даже в манере сидеть на лошади.

Тем временем двери главного здания школы распахнулись, и на крыльце показался сам Янус — взъерошенный и помятый после сна, в не заправленной рубахе. Для пущей живописности ему только не хватало соломы в волосах.

Все препирательства у ворот разом утихли. Караульные вместе с Майей развернулись к магистру и вытянулись в струнку.

Широко распахнув руки, Янус с наслаждением потянулся, щурясь на яркое голубое небо, и зевнул во всю пасть.

— А-аа, блудня наша вернулась, значит? — с недоброй улыбкой протянул он, глядя на Майю. И неспешной походкой двинулся к новоприбывшим.

Губы подмастерья великого магистра Януса обиженно выпятились вперед.

— Я не блудня, я на благо нашей школы старалась! И привезла нам еще трех учеников!

— Разве я тебе что-то такое разрешал?

— Нет, но…

— Или ты уже получила статус магистра, а мне не доложили?

— Да нет же…

— Тогда какого хрена?! — взорвался вдруг Янус, нависая над ней, как грозовая туча.

Майя втянула голову в плечи.

— По праву единственного представителя школы… Я взяла на себя смелость… Да ты сначала пронизывающим глазом посмотри внимательно, кого я тебе привезла, а потом уже рычать будешь!

— Ну конечно, в первый раз одна на просмотре осталась — и на тебе, тройная удача! Да кого бы ты не привезла… — Янус взглянул на новых учеников, и слова замерли у него на языке.

Задумчиво почесав затылок, изменившимся тоном он проговорил:

— А ну-ка с лошадок все слезли. И ко мне подошли.

Новые ученики спрыгнули с коней и приблизились к магистру.

Смерив пристальным взглядом всех троих с головы до ног, Ян хмыкнул. Потом обернулся на меня, неприметно греющего уши возле главного здания.

— Пошли ко мне в кабинет, разбираться будем, — буркнул он.

И все пятеро направились внутрь.

А между тем из второго корпуса, перешучиваясь и поругиваясь между собой, потянулись ученики. Они были одеты в светло-коричневые кожаные костюмы с вышитым на предплечье птичьим профилем — парни и девушки, все стройные, рослые и пышущие жизненной энергией.

Они проходили мимо меня, будто мимо дерева — не обращая никакого внимания, хотя я пытался пару раз им кивнуть и поздороваться. Но потом прекратил и отошел поближе к стене, чтобы мое самолюбие не так сильно страдало от их пренебрежения.

Ученики собиралсись на тренировочной площадке и рассаживались ровными рядами на песке.

Глядя на них, я испытывал смутное волнение. Вот, значит, как выглядят те, кому открыт широкий путь в боевое будущее.

И я тоже стану таким.

Я смогу!..

Потом появились трое широкоплечих мужчин в темных красно-коричневых доспехах. И один из них громко крикнул:

— Да пребудет со всеми вами терпение парящего грифа, и да наполнит новый день вас всех новым знанием! Объявляю начало часа медитации!

— Да будет так! — хором ответили ученики.

Мужчины в темных доспехах сели на песок лицом к ученикам, и застыли, как изваяния.

На площадке стало тихо.

Поначалу смотреть на это было смешно. Мне невольно вспомнилась физиономия Ленки, когда она устраивала себе «медитацию». О, это была ее любимая тема! И вот сидит, значит, она на своей мудалахаре, страдающим лицом изображает просветление и чакры пересчитывает. И все это — чтобы депрессия от тягот ее непростой жизни отступила, целлюлит рассосался и кундалини поднялась.

Я как-то после ее пламенной лекции про чакры в шутку брякнул, насколько же проще медитировать мужикам — нам-то, чтоб поднялась кундалини, порой одного только вида на приличную сахасрару достаточно.

Меня тогда обкричали за то, что я не уважаю женщин. Из чего я сделал вывод, что медитация может чего-то там и стимулирует, но явно не чувство юмора.

Однако же, глядя на учеников школы, я как-то быстро утратил всю свою смешливость.

Они все будто превратились в статуи. Казалось, эти люди даже не дышат.

А потом над их головами начало разрастаться марево, похожее на искажение горячего воздуха над раскаленным асфальтом.

Птицы продолжали голосить, ветер шелестел листвой, а я уже на полном серьезе вглядывался в медитирующих учеников и пытался понять, что же они такое делают и для чего это нужно. Ведь я хотел посмотреть на их тренировку не просто так, а с целью попытаться скопировать какие-то упражнения и заниматься самостоятельно. Но как повторить то, чего не понимаешь?..

И тут у меня над ухом раздалось хрусткое размеренное чавканье.

Я вздрогнул и обернулся. Рядом со мной, придерживая лапой толстый сочный стебель, стоял Та’ки и медленно пережевывал свое угощение.

— Люди — высокомерные твари, однако, — он икнул, подозрительно обнюхал стебель. — И пока ойлюлей им не вломишь, добра не жди. Вот где почтение перед богом-покровителем, а? Где подношения с утра? Доедаю вчерашний корм… Дежурные опять все просрали… То есть проспали… Ужас! Питаюсь непоймя чем…

Его голос звучал на редкость трезво — видимо, еще не успел набраться хмеля с утра.

Я хмыкнул.

— Так вломил бы?

Та’ки глубоко вздохнул.

— Лень… — с печалью всех обездоленных зеленых панд в голосе проговорил он.

Я улыбнулся.

— А где хоть еда-то твоя хранится?.. Я бы мог…

Фразу я не закончил.

Огромный бронзовый гриф, сидевший на воротах школы, внезапно пошевелился. Сначала он медленно наклонил голову, потом встрепенулся, распахнул широко крылья, будто собираясь взлететь. А потом из его блестящего горла вырвался раскатистый и пронзительный вопль.

Марево над головами учеников угасло. Все зашевелились, закрутили головами, переговариваясь. Воины в темных доспехах поднялись с земли, и следом за ними один за одним начали вставать ученики.

А через несколько минут сквозь решетчатые ворота я увидел спешивших по направлению к школе людей.

Они гнали коней, поднимая по дороге облако рыжей пыли. Их было человек пятнадцать, не меньше. За плечами у всех развевались шитые серебром темно-зеленые плащи, драгоценная сбруя ослепительно вспыхивала под солнцем.

— Кажется, у нас какие-то высокие гости, — сказал я.

— Для гостей больно много пыли, — медленно проговорил Та’ки, почесывая себе пузо. — Много пыли. Много гнева. Много гнева есть начало разрушения…

— А разрушение есть начало жопы? — закончил я фразу за него.