Дважды кажется окажется - Елена Николаевна Рыкова

Цабран устал от мельтешения улиц и лиц, отошёл от окна, сел с ногами на кровать. Дверь, отделявшая его комнатку от комнаты с книгами, злобно горела красным.

– Мне надо рассказать сказку на площади, – услышал он далёкий голос старика.

Цабран вздохнул: опять будет это представление, опять куда-то тащиться и слушать муть. Зато есть надежда, что старик соберёт денег и накормит его: голод к обеду снова давал о себе знать.

Но что-то произошло. Они никуда не двигались. Книга засветилась на прикроватном столике. Мальчик осторожно, чтобы не обжечься, отнёс её в комнату Ахвала – так и есть, текст в ней снова появился. Такого никогда не случалось днём. Ошеломлённый, Цабран подошёл к окну: его тело стояло рядом со стариком на оживлённой улице, мимо сновали прохожие. Сам же Ахвал сполз по стене дома и, казалось, задремал. Люди и мариды спешили мимо – никому не было до них дела. Только один пацан, по виду чуть старше Цабрана, в кожаной жилетке и с косой чёлкой, подмигнул ему.

4

Стена вокруг города стояла, но никто не приходил. Вскоре после того, как я помиловал Урука, из города исчез Ша, и я вспомнил слова Сагибы. Первое время мы закрывали городские ворота, но это было неудобно: туда-сюда ходили пахари и пастухи, прибывали, покачивая горбами, верблюжьи караваны. В такие дни на площади бурлила рыночная жизнь. Иногда вместе с торговцами в город приезжали уличные артисты. Мои девочки любили их представления.

Они запирались только в тёмные часы. Стража спала на специальных лежанках. Я любил гулять по стене ночью. Смотреть, как с одной стороны простираются пастбища и поля, с другой – обросший зеленью город, – пустыня отползла назад и виднелась теперь лишь на горизонте.

Дома и улицы лежали в тишине и покое. Вдали, рядом с горами, стояли наши зиккураты: мой и девочек. Клянусь огнём, это были величественные здания.

Я строил их так же, как стену: в основания легли три исполинские плиты. Создать такие не смог бы ни один человек. Наши жилища были ступенчатыми и сужались кверху. Чтобы моим девочкам было удобнее, под зиккуратами я сотворил сеть множественных тоннелей – по ним Селенит и Ламия ползали змеями.

Ночью линии становятся чёткими. Серебряный свет луны очерчивал город целиком. Я любовался своим творением. Гордость насыщала меня.

Со временем стена начала ветшать. Она зарастала вьюнами, кое-где обрушилась. Городские ворота больше не затворялись. Вокруг бродили козы, ели траву, бекали на прохожих, не поднимая головы.

Первым войско увидел примчавшийся с охоты Бильга.

– Их много, шлемы горят на солнце, они прячутся в пустыне, как в складках хитона!

Сложно было закрыть вросшие в землю ворота. Я послал двадцать мужчин откапывать створки. Остальные бросились к сараям, в которых хранились доспехи и оружие – по совету Урука я многие годы скупал их у торговцев. Мужчины взобрались на стену. Это были пекари, пахари и учителя. Никто из них не умел воевать.

Самых сильных – охотников – Бильга поместил возле ворот.

– Сможешь помочь нам? – спросил он.

Я усмехнулся. Это они, люди, будут помогать мне.

Слуги расположились над воротами. Девочкам я велел сидеть в зиккурате, но они не послушали меня. Ламия стояла рядом с Бильгой и Энкубой, вооружённая луком, а Селенит вышла вместе с Буэром, Хортой и Небесным быком.

Ша знал, что сила моя – огонь, и поэтому войско катило бочки с водой. Увидев это, я не сдержал улыбки. Вода была не страшна мне.

Они подошли на расстояние стрелы и к вечеру остановились. Разбили лагерь, разожгли костры. Было с ними несколько слонов – животных в наших краях редких. Мои люди испугались их сильнее творений Селенит.

– Они нападут ночью, – сказал Бильга.

Мало кто спал, когда войско построилось в клин и началось наступление, похожее на шёпот. Люди варили смолу и кипятили воду.

Я спрыгнул со стены и оседлал Тимсаха. Ястреб опустился на плечо.

Я злился и рос от своего гнева. Не на воинов, которые шли на город в своём незнании, а на Ша, которому дал кров и белые одежды. Я мог поклясться огнём, что он прячется за спинами воинов, отсиживается в самом дальнем шатре, тянет напиток из половинки кокоса.

Я давно не насыщался кровью и знал, что лучше не начинать.

Тимсах переступал с лапы на лапу, Ястреб впился острыми когтями: оба жаждали крови, все эти годы томясь по сытости, которой я им не дозволял. Когда первая полоса шлемов приблизилась, я сказал им: можно.

Я не помню себя в бою. Память не фиксирует детали. Я становлюсь огнём и перестаю думать. Мною движет жар и жажда, я действую по наитию, ничего не просчитывая, но делаюсь хитрее любого человека. Выпустив свою натуру наружу, мне трудно её сдержать. Она уходит в загул, неподвластная никому сила, в которой плавится любая другая жизнь.

Я опомнился тогда, когда дошёл до дальней палаты, где прятался наивный Ша. Но его уже не было: чёрный пепел оседал на песок.

5

Три дня и три ночи горожане радовались победе. Но я заметил, что люди, стоявшие на стенах, теперь боялись меня.

Слухи разнеслись по всей пустыне и дальше. Люди говорили, что то был не бой, а божья кара. Пламя слизало войско, не оставив даже костей. Огонь лился с самых небес, а землю сотрясали толчки такой силы, что посмевшие бежать падали, ломая хребты. Обезумевшие от боли слоны раскидывали бивнями воинов и наступали на упавших. Люди говорили, что боги разгневались на Ша. И теперь прокляты его потомки в десяти коленах.

Отныне никто не нападал на город. Но с этих пор что-то изменилось в моём народе. Люди по-прежнему приходили на площадь слушать мои рассказы, но делали это не из желания, а из страха. Они начали сочинять про меня и девочек страшные сказки, которые рассказывали детям на ночь. Каждый, кто увидел меня в битве, подумал: он может так и со мной, моим домом и моей семьёй. Люди забыли, кто создал им эти дома, кто возвёл стену и кто защитил их от врага, они смотрели на меня и видели только всепоглощающий огонь, и лица их перекашивались, а губы тряслись.

С тех пор ничто не было так, как раньше. Но настоящая беда пришла, когда Ламия полюбила Бильгу. С детства были они вместе, росли бок о бок, и вечной казалась их дружба, но тут Бильга сказал:

– Твой отец – огненный кровавый бог, не знающий пощады.