Нона из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

для себя. Чья-то «Хонда». Чья-то «Мазда». Чей-то квадроцикл. Чей-то гараж. Вывеска «Мака». Дождь то начинался, то прекращался. Облака казались очень странными, а вдалеке танцевал на неоновой поверхности моря смерч.

Они нашли скамейку, где можно было посидеть, хотя им не нужно было переводить дыхание. Несмотря на дождь, было тепло, а воздух вокруг казался влажным и колючим. У нее потела кожа на ребрах.

Он сказал: «Все повторяется снова, я этого не вынесу».

И долго, не скрываясь, плакал.

Когда порыв прошел, он сказал: «Сначала мы повсюду таскали трупы. М отчаянно пыталась доказать, что что-то пошло не так – или так – с научной точки зрения. Наверное, она думала, что мы совершили какой-то научный прорыв, я найду другую работу, все вернется на круги своя, и мы продолжим пить капучино по вторникам. Мы выбрали двоих – разного пола, разные причины смерти: одной сломали шею в автокатастрофе, а другой угорел. Но для контроля они были одного возраста, родились с разницей в двадцать дней. Неделю мы играли ими в куклы».

Он сказал: «Они хотели посмотреть, сможем ли мы заставить их сгнить. Мы бросили их в котельной. Оставили в морге. Вытащили наружу на ночь, так что утром они оказались все в росе. Ничего не изменилось. Их внутренняя температура все время оставалась постоянной. Она не менялась, даже когда А и К дули на эти чертовы трупы феном или когда мы заворачивали их в термоодеяла и бросали на солнце. Бедная К.

Ты бы видела, как она дергалась каждый раз, когда мы разворачивали одеяло. Она хорошо разбиралась в этом, но это было не в ее компетенции. Договорное право ничего не говорит о бросании пары тел в пруд».

Он сказал: «Но она зря беспокоилась. Они не менялись. Ничего в них не менялось. Они были идеальны. Все трупы были идеальны».

Он сказал: «Я уже спал в конторе, я отказывался идти домой. А и М жили вместе со мной, Г устроился снаружи и спал в фургоне. К все время проводила с Н.

Она ушла рано утром и вернулась на следующий день, принесла булочки с сосисками на завтрак. Тогда я этого еще не осознавал, но она уже убежала от наших акционеров. Она работала на нас как фрилансер, короче говоря, была безработной. Но только благодаря ей мы могли оставаться в здании. Она манипулировала договорами и говорила полиции, что мы должны сидеть тут, чтобы обеспечить утилизацию и правильное хранение записей, и это дало нам целый месяц. Как у нас это получилось, я никогда не пойму. Не знаю, сошло бы нам это с рук, если бы у нас не было нашего любимого полицейского.

Если бы весь мир не сходил с ума каждый раз, когда ты делаешь что-то неожиданное, и люди сразу думают, что ты собираешься отбросить коньки. Тогда на нас никто не смотрел, и нам повезло. Это сработало».

Он сказал скорее себе: «Черт, это было странное время. Я почти не ел. Я хотел быть с телами, как будто если бы я отвел от них глаза, магия бы закончилась. Я начал чувствовать, в какой они комнате, даже если мне никто не говорил. К говорила, что я догадываюсь по языку тела, чистая психология, но меня это не убедило. Я мог чувствовать их – я чувствовал всех в здании. Так бывает, когда выключают свет. Ты начинаешь чувствовать все звуки снаружи. Стрекот цикад в траве, собак в соседней деревне, сов на деревьях и шуршание опоссумов на крышах. В общем-то, я и раньше их слышал, но не мог разделить звуки. Как будто слышишь аккорд, но не понимаешь, какие ноты в него входят».

Он сказал: «А очень старался вернуть меня на землю, пытался заставить меня обратить внимание на внешний мир. Он как будто поменялся местами с М. Она перестала волноваться, больше не спрашивала меня, что я пью и на чем сижу. Она просто делала записи, помогала со всеми моими экспериментами, ссорилась с А. Это меня успокаивало, ведь это было их обычное поведение. Только тогда, когда они почувствовали то, что я знал, я понял, что это серьезно».

Он сказал: «Я просто хотел быть в лаборатории. Мне казалось, что я могу сидеть рядом с двумя телами, двумя детьми, и просто проводить время. Я мог провести с ними шесть минут или шесть часов. Я просто слушал. Они были моими совами и опоссумами. Я слушал их тела в тишине. Слушал бактерий, которые не размножались, не накапливались в кишечнике, не собирались в суставах. Это была моя тихая ночь. Мне следовало заняться бумажной работой, написать все отчеты, но я не открывал компьютер несколько дней. Я не мог перестать думать об их руках и ладонях. Я так часто их касался. Я и раньше касался их рук, но не так. Даже когда я не прикасался к ним, я чувствовал их кожу на своей коже, их неизменную температуру. Я продолжал ощущать прикосновение, даже когда его не было. М говорила, что мне пора в комнату с мягкими стенами, но на самом деле она не боялась, что я сошел с ума. Она боялась, что этого не случилось».

Он сказал: «Знаешь, сейчас я даже не могу вспомнить, как это получилось. Не было ни катализатора, ни откровения. Я зашел слишком далеко для откровений. Как будто я дремал, а потом проснулся. Мои двое малышей, мои белые мышки, У и Т по документам. Ну, их прежние имена… Я думал их так называть, но это казалось неуместным. Они же не могли сказать “да” или “нет”. Я начинал по-настоящему беспокоиться о них. Что бы они подумали, что бы они хотели. Двое моих детей с замороженными мозгами и идеальной внутренней температурой. На бедняжках не было места, куда я бы ни тыкал термометром, я теперь стучался, прежде чем войти в их комнату. Да, я сошел с ума. Но я просыпался».

Он сказал: «Я не могу вспомнить, как и почему я привел в комнату М и А. Я просто подумал что-то вроде: “Эй, вы двое, пора вас с кем-нибудь познакомить”. Я не издевался, просто я, кажется, не спал двое суток. Поэтому я привел их в комнату с телами и сказал: “Давайте я познакомлю вас с… Улиссом. И… Титанией”».

Он подумал и добавил: «Пожалуй, стоит сказать, что Титанию я вспомнил из “Сна в летнюю ночь” Шекспира, а вот Улиссом звали собаку моей бабушки в моем детстве. Я обожал этого пса. Никогда не