Александр Золотько - Бомбы и бумеранги (сборник)

Ознакомительный фрагмент

– Ты ведьма, – утвердительно сказал я.

– Марабута, – кивнула она. – Я же предупреждала.

Наука могла объяснить большую часть того, что творили колдуны и ведьмы. А то, чего она не могла объяснить сегодня, сможет завтра. В этом я был абсолютно уверен. Тем более что неграмотные люди даже компас считали магией.

Вообще, факт того, что в интересующем меня месте оказалась ведьма, отлично подтверждал мою теорию.

– Ты ешь людей? – прямо спросил я.

Согласно исследованиям брата Франческо из монастыря Святой Анны, есть некоторое количество глазных реакций, не контролируемых организмом. Я читал эти исследования и теперь внимательно смотрел на лицо Оми.

– Не ем, – рассмеялась она хриплым, глубоким смехом. – И вам не грозит опасность.

Она не лгала.

– Папа, я хочу есть, – заявила Джоан.

Так начались наши странные дни.

Люди и животные обходили эти места стороной. Но если они все же по какой-то причине добирались сюда, то стремились к узкой бездонной расщелине, из которой валил серный пар, садились на краю и через некоторое время умирали, а потом падали внутрь.

Я тоже испытывал на себе желание подойти и бездумно смотреть вглубь, не двигаясь. Пропитанная водой повязка, закрывающая нос и рот, спасала от этого – очевидно, наркотического – влияния.

Оми обходилась даже без повязки, а Джоан я строго-настрого запретил сюда подходить.

– Расщелина постепенно двигается, – сообщила мне ведьма. – Фута на три в год, в сторону севера. Иногда она закрывается – так было лет двести назад. Ее не существовало около двадцати лет, потом снова открылась.

Я выложил на краю четыре десятка колышков, пропитанных различными реактивами, и уже на третий день знал примерный состав дыма. В нем были сера, пары ртути, угарный газ, азот, гелий, немного водорода – так мало, чтобы состав не становился горючим.

Мой хронометр оказался здесь беспомощен – иногда он шел быстрее, чем должно, иногда медленнее. Но это меня не смутило – простые солнечные часы работали безотказно, а днем здесь всегда было ясно.

Я ставил опыты и записывал все результаты в дневник. Пищу и для меня, и для Оми готовила Джоан – неожиданно в ней раскрылся немалый женский талант. Она стирала и готовила еду, прибиралась в хижине и явно получала от этого удовольствие. В Лондоне у нее не было ни единого шанса на то, чтобы оказаться на кухне или на реке со стиральной доской в руках. Здесь же этим могли заниматься или я, или Оми, или моя дочь. Проще всего к этому относилась Джоан, ведь опыты и дневник наблюдений поглощали большую часть моего времени. Оми тоже делала что-то – выкладывала птичьи кости, напевала, иногда разрисовывала глиной себе ноги или руки. Я подозревал, что она тоже занимается исследовательской деятельностью – только результат, к которому она стремилась, был не научным, а магическим.

Я привык к ее манере ходить голой, хотя не могу сказать, что это не будоражило меня. Анна, моя жена, неохотно исполняла супружеский долг, а на данный момент прошло уже больше трех месяцев, как она уехала.

На четвертый день под вечер, когда Джоан уснула, а я вымачивал химический карандаш в воде, чтобы он лучше писал, Оми подошла и прямо сказала:

– Не стоит так отчаянно терпеть. Ты мужчина, я женщина, и на полсотни миль вокруг нет никого другого ни для тебя, ни для меня.

– Должен отметить, что я женат, – ответил я, хотя даже для меня было совершенно очевидно, что здесь и сейчас это не имеет значения.

Она настояла на том, чтобы я разделся донага. Подозреваю, в этом был какой-то мистический смысл, но в тот момент меня это не беспокоило.

– Такой нежный и такой грубый, – ехидно отметила она много позже, когда мы уже вымылись в ручье и я успел высушиться и натянуть свои одежды. – Но мне понравилось.

Я не собирался обсуждать произошедшее. Это случилось, и я не исключал возможности, что оно повторится, но в этом была лишь физиология, от которой никуда не деться.

А еще я отчаянно гнал от себя мысль, что Оми как женщина была куда интереснее моей жены Анны. В любом случае в тот вечер я долго еще записывал в журнал детали исследований, в том числе те, которые сам считал малозначащими и раньше не собирался вносить в дневник.

Еще через два дня Джоан застала нас с Оми. Она отнеслась к этому так легко, что я даже почувствовал себя несколько оскорбленным. На следующий день я обнаружил, что моя дочь впервые не надела платье, а ходит в рубашке от пижамы и панталонах.

– Оми вообще без ничего гуляет! – заявила она мне. – И она говорит, что так выражает уважение этому месту! И ты ей ничего не говоришь!

– Она мне не дочь, – ответил я.

– А кто? Кто она тебе?

Это был сложный вопрос. Мы были любовниками и жили практически как семья. Представляю, как бы отреагировал на это лейтенант королевского флота сэр Гарри Митчелл! А если бы о чем-то подобном узнали в Академии, я наверняка мгновенно бы лишился членства в ней и стал парией в научном мире.

Джоан в итоге согласилась надеть платье – но я видел, что тот миг, когда и я и она станем куда более небрежными в одежде, столь неуместной здесь, уже близок.

Каждый мой опыт, работа с ртутью, магнитами, химические и алхимические занятия – все это не только не приближало меня к разгадке, но и наоборот, подталкивало к новым и новым исследованиям, откладывая миг полной победы куда-то далеко за горизонт.

За одну неделю я выяснил о геомагнитных линиях и узлах больше, чем за год в собственной лаборатории. Уже сейчас я мог представить десяток промежуточных открытий, способных повлиять на химию, металлургию, мореплавание. Из кусков дерева я вырезал некоторое количество рычагов и шестеренок, приспособил к ним два колеса и футляр для серно-ртутного пара и на выходе получил не очень красивый, но вполне функциональный механизм, способный довольно долго кататься кругами вокруг расщелины. У меня было ощущение, что местный воздух делает меня умнее. Оми отчасти подтвердила догадку:

– Это место, в котором мир живых подходит вплотную к миру духов. Умелый марабута способен перенимать знания и опыт давно умерших магов.

До недавнего времени я не особо верил в модную нынче теорию ноосферы – то есть про некое окружающее нас пространство, в котором сохраняется вся придуманная когда-либо информация. Теперь же я понимал, что «мир духов» Оми – это и есть та самая «ноосфера», нащупать которую, сидя в Лондоне, почти невозможно, разве что почувствовать самое ее существование. Зато здесь она имела овеществленный вид – расщелину.