Смешенье (1-2) - Нил Стивенсон

class="p1">– …потому что еретикам не дозволено торговать в Испании. Всё верно.

– Вице-королю нужна наша ртуть, – сказал Мойше, – но пока в Мехико есть инквизиция, он не может позволить протестантам и еврею заключать сделки в его стране. Поэтому настаивает, чтобы мы нашли себе посредника из папистов.

– Верно, – отвечал Джек.

– И… можешь не говорить. Наш посредник Эдмунд де Ад. Неспокойно мне.

– Тебе всегда неспокойно, и, как правило, по делу, – сказал Джек. – Только бога ради, оглядись и задумайся. Нам нужен католик, от этого никуда не деться. Эд как бельгийский янсенист самый некатолический католик, какого нам удастся сыскать, к тому же мы хоть что-то про него знаем.

– Знаем ли? Сказать о нём что-нибудь могла бы только Елизавета де Обрегон, а она была под его влиянием с тех пор, как очнулась.

Джек вздохнул:

– Надо ли говорить, что ты в меньшинстве?

Мойше передёрнул плечами:

– Не надо было давать вам право голоса… мой план этого не предусматривал.

– Мы не собираемся назначать его главным, – сказал Джек. – Он будет всего лишь нашим посредником здесь и в Лиме. Отправится туда на «Минерве», продаст ртуть, которую мы не разгрузим здесь, и до свидания. «Минерва» оставит его в Лиме, обогнёт мыс Горн и будет ждать нас в Веракрусе или Гаване через год-два. Эдмунд де Ад может оставаться в Перу и обращать инков в экуменизм, а может вернуться в Мехико… нам-то что.

– Мне-то точно ничего, я своё отплавал, – отвечал Мойше. – Если Эдмунд де Ад что-нибудь выкинет, надену пончо и сомбреро, нагружу седельные сумы пиастрами и поеду на север.

– Отлично, – сказал Джек, – только прежде научись ездить верхом. Это потруднее, чем грести.

Книга 5

Альянс

Дворец Шарлоттенбург, Берлин

Июль 1701

– Ваше Высочество, когда я был мальчиком – гораздо меньше, чем вы сейчас, как ни трудно это представить, – от меня заперли библиотеку, и я очень огорчился, – сказал лысый господин, ведя по галерее юную девушку. – Умоляю понять, как больно мне было на прошлой неделе запирать от вас вашу…

– Но ведь она на самом деле не моя, а дяди Фрица и тёти Фике!

– Вы проводите там столько времени, что её можно считать вашей.

– Покуда она была закрыта, вы без промедления приносили мне все книги, какие я просила. На что мне обижаться?

– Верно, ваше высочество, моё желание извиниться перед вами совершенно иррационально, что и требовалось доказать.

– Это из разряда барочных апологий, с которых придворные начинают письма?

– Надеюсь, что нет. Апология может быть искренней, не будучи рациональной.

– В то время как апологии придворных, напротив, неискренни, но просчитанны, – заметила принцесса.

– Сказано хорошо, хотя и чересчур громко, – отвечал доктор. – В этих гулких галереях ваш голос разносится на милю; придворный, выхвативший из воздуха неосторожные слова, помчится с ними в салон, как щенок, стащивший куриную ножку.

– Тогда идёмте сюда, где мой голос будут заглушать книги и куда придворные никогда не заглядывают. – Каролина остановилась перед дверью библиотеки, ожидая, чтобы доктор её открыл.

– Сейчас вы увидите ваш подарок ко дню рождения. Надеюсь, вам понравится.

Доктор вынул из кармана ключ на голубой шёлковой ленте. С одного конца у него была богато украшенная головка, с другого – что-то вроде трёхмерного лабиринта в стальном кубе. Лейбниц вставил куб в квадратное замочное отверстие, пошевелил, совмещая с внутренним механизмом, и повернул. Прежде чем открыть дверь, он вытащил ключ из замка и повесил его принцессе на шею.

– Поскольку вы не сможете забрать подарок с собой, надеюсь, вы будете носить ключ как залог. И пусть эта дверь остаётся для вас открытой!

– Спасибо, доктор. Когда я стану королевой какой-нибудь страны, я выстрою библиотеку больше Александрийской и вручу вам золотой ключ от её двери.

– Боюсь, к тому времени я состарюсь и ослепну, так что не смогу читать книги, но ключ с благодарностью унесу в могилу.

– Какой эгоизм с вашей стороны – тогда никто не сможет попасть в библиотеку! – закатила глаза Каролина. – Открывайте же, доктор, мне не терпится увидеть!

Лейбниц распахнул двойные створки и попятился в открытую дверь, не отрывая взгляда от принцессиного лица. В её голубых глазах отразился свет высоких окон и зажжённых бенгальских огней, воткнутых в вёдра с песком и придававших помещению сходство с деньрожденным тортом.

Библиотека занимала в высоту два этажа. По всему её периметру шёл балкончик, позволявший доставать книги с верхних полок, в стенах и расписном своде были проделаны многочисленные сводчатые окна, дабы «тётя Фике» (сокращённое от «Фикелотта», как называли королеву Софию-Шарлотту в семье) и её учёные друзья могли читать вечерами, не зажигая свечей. Окна эти были приоткрыты, чтобы в помещение струился тёплый летний воздух, а дым от бенгальских огней выходил наружу. Роспись состояла из того же набора классических сцен, что украшал потолки в доме каждого богатого европейца, хотя богов и богинь изобразили белокурыми и голубоглазыми, и Юпитер с тем же успехом мог быть Вотаном. Плафоны были выполнены столь искусно, что казалось, будто вместо крыши – синее небо и божества спрыгивают с пенистых облаков. Дымки́ от бенгальских огней, завиваясь и распластываясь на лепнине, усиливали иллюзию.

Зазвучали приветствия и песенка со стороны гостей, пришедших пожелать Каролине счастья. День рождения принцессы отмечали в узком кругу, и присутствовали всё больше люди старшего возраста. Семидесятиоднолетняя София приехала из Ганновера в одной карете с Лейбницем и внуками: Георгом-Августом (на несколько месяцев младше Каролины) и Софией-Доротеей (ещё на четыре года моложе). София-Шарлотта (Фикелотта), королева Пруссии и хозяйка дворца, носящего её имя, была со своим сыном Фридрихом-Вильгельмом, неугомонным сорванцом тринадцати лет от роду. Список гостей дополняло самое пёстрое собрание метафизиков, математиков, радикальных богословов, писателей, поэтов и музыкантов, когда-либо сходившееся на празднике в честь восемнадцатилетия принцессы.

У королевы Пруссии было две страсти: провоцировать гостей на жаркие застольные споры и ставить домашние оперы. И только в этом ей случалось жестоко тиранить подданных: когда она заставляла какого-нибудь несчастного учёного напяливать дурацкий колпак и разыгрывать роль, на которую тот был решительно не способен. Принцессу Каролину время от времени рекрутировали спеть партию ангела или нимфы. Ничто, за исключением, быть может, сражения бок о бок, не связывает в корне непохожих людей столь крепкими узами, как совместная игра на сцене, и Каролина близко сдружилась со всеми этими взрослыми, вынужденными, как и она, отбывать повинность на подмостках Шарлоттенбурга.

С бокалами и бенгальскими огнями в руках они собрались посреди библиотеки вокруг пьедестала из полированного вишнёвого дерева.