Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 - Александр Артемов

Недуг сотрясал его недолго. Коляда подошел к нему, снисходительно улыбаясь, и скрестил тесаки на его развороченном горле:

— Признаюсь, я до последнего надеялся, что мы договоримся, старый друг, — сказал он и пресек его мучения.

Рюк опрокинулся на спину, широко расставив здоровенные руки. Берс как мог выворачивал голову, и когда массивное тело тяжело ударилось о земляной пол, колыхнулось в последний раз и затихло, он откинул голову на пол и устало прикрыл глаза.

Коляда перешагнул через труп и вытер зазубренные клинки о штанину.

— Из этой землянки выйдут только истинные члены Братства, а не трусы и шавки Шкуродера, — поднял он кривой тесак над головой, с которого капала кровь, что еще недавно текла по венам Рюка. — Выбирайте? Вы за Вольное Пограничье? Или против?..

Глава 9

Гробы понесли в церковь уже в сумерках. Божену убрали цветами и полупрозрачным шелковым саваном, через который смутно просматривался ее точеный подбородок. Двух других спутниц панночки украсили куда скромнее.

От бабьего воя и басовитых напевов дьячков у одноглазого уже раскалывалась голова, а горячий воск свечи, которую он держал в руке, постоянно скатывался по стебельку и жег ему кожу. Он с удовольствием потерялся бы где-нибудь за воротами, но в вотчине воеводы, где у каждого бревна есть глаза и уши, это было практически невозможно.

Воевода нес тяжелый гроб наравне со всеми, его глаза намертво запечатались где-то в глубине черепа, он почти не моргал, молчал, лишь временами покашливал. Сухое его, морщинистое лицо ничем не отличалось от посмертной маски.

По непокрытым лысинам и платкам сотен собравшихся вновь гулял колокольный звон, но уже без горячего участия Кондрата — мрачный как туча поп под бдительным присмотром Кречета (“как бы старый черт не вытворил чего”) возглавлял процессию, освящая путь кадилом и Пылающей дланью. По обе стороны от медленно двигающейся цепочки шагали казаки с высоко поднятыми хоругвями. С каждым шагом громада церкви все сильнее нависала над понурыми чубами.

Так они добрались до настежь раскрытых ворот церквушки, задержались на пороге с гробами на плечах, сделав три глубоких поклона, и внесли почивших женщин в торжественный полумрак. Черный гроб с Боженой установили на столе у самого алтаря в окружении десятков оплывших свечей — под угрюмые, полустертые лики, намалеванные на стенах чьей-то умелой рукой, казалось, еще века назад. Ее несчастных спутниц положили у стен.

Никто не произнес ни единого слова. Кондрат избегал смотреть на тело той, которую ему предстояло отпевать, размахивал кадилом и бормотал в бороду молитвы. Воевода, Кречет, Рогожа и остальные пугливо столпились вокруг панночки, играли желваками, без конца осеняли себя Пламенным знаком и отчего-то опасались глядеть на темные образа с выцветшей позолотой и алыми нимбами вокруг голов, коих в церкви обитало великое множество.

С трудом отстояв положенное время, казаки принялись расходиться.

— Милейший, прикажи в церковь побольше свечей, — шепнул Каурай служке, поймав его на пороге. — Чтобы светло было как днем.

— На кой ляд? — захлопал глазами дьячок. — Боишься темноты?

— Боюсь. И вам бояться нужно, если думаете Боженину душу спасти.

Тот кивнул и торопливо пошел отдавать распоряжения — хорошо, что не стал спорить, как этот неуступчивый Кондрат. Каурай же отправился в острожью кузню, где отыскал Горюна.

В горне ревело пламя, поднимался горячий пар, пахло железом и потом. Работа не утихала ни на мгновение.

— Готово?

Кузнец по своему обыкновению лишь коротко кивнул на длинный сверток, дожидающийся одноглазого в углу. Каурай развернул полотно и вынул саблю. Чуть удлинившийся клинок стал темнее, от рукояти до самого острия растянулась россыпь еле заметных красных прожилок.

— Хорошая работа, — сказал одноглазый, слегка взмахнув саблей. Стала чуть тяжелее, но баланс кузнец смог сохранить. — Благодарю, мастер Горюн.

Тот не ответил, лишь оставил на столе зеленый камешек, который причитался ему за работу. Молча развернулся и зашагал к горну.

— Горюн, — окликнул его одноглазый. — Не обижай.

Тот вновь промолчал, давая понять, что разговор окончен.

Сжимая камешек в кулаке, Каурай вышел во двор и направился в церкви, вокруг которой еще толпился народ. Длинные усы Кречета он заметил на церковном кладбище, разбитом у стен храма. Пан голова стоял на краю свежей могилы, которую весь в поту выкапывал Абай, шустро работая лопатой и напевая что-то на своем родном языке.

— Свечей натаскали, — повернулся он к подходящему одноглазому. — Там теперь яблоку негде упасть.

— Отлично. Это…

— Для панночки, — вздохнул Кречет и осенил себя Пламенным знаком. — Рядом с матерью, храни Спаситель ее грешную душу.

Близ ямы для гроба Божены белел могильный камень панны Ладилы — цветов для него воевода не пожалел. Печальная, одинокая могила готовилась принимать гостей.

— Ты-то готов? — спросил Кречет.

— Почти, — ответил Каурай, засовывая саблю за пояс. Увы, сколотить новенькие ножны взамен сгоревшим в пожаре у него времени совсем не осталось.

— Со мной сейчас два десятка молодцов. Сколько людей тебе еще нужно?

— Нисколько.

— Двух десятков хватит?

— Мне никто не нужен. Зря полягут хлопцы.

— Ты что пойдешь один?!

— Как всегда, — ухмыльнулся Каурай, пока проверял как легко штыки выходят из ножен. — Твои хлопцы-молодцы мне не подмога, только свечи перетопчут с перепугу.

— Обижаешь… — нахмурился Кречет.

— Нет, правду говорю. Одно дело разбойника по лесам вытравливать, другое — столкнуться с теми, кто прячется в тенях. Для этого одной лихости маловато.

— Как скажешь.

Оставив Абая заканчивать работу, оба подошли к паперти и сразу попались на глаза пану воеводе. Тот застыл на крыльце Замка и одарил одноглазого тяжелым взглядом — мгновение, а потом скрылся за порогом и хлопнул дверью. Ничего хорошего этот взгляд не предвещал.

Каурай не стал больше задерживаться, а сразу направился в церковь, у ворот которой помимо прочих расхаживали Рогожа с Повлюком. Изнутри уже доносились басистые напевы — отец Кондрат явно не привык ждать опаздывающих и немедленно принялся за богоугодное дело.

— Не серчай, пан Каурай, — приложил широкую ладонь к груди Рогожа, когда одноглазый занес ногу над порогом. — Но мы тебя внутри запрем. До утра. Приказ пана воеводы.

— Это когда это?.. — вскинул брови Кречет.

— А только что приказал, прежде чем домой пойти. Заприте, мол, одноглазого, чтоб не убег ненароком. Пущай с Кондратом ночку подежурят.

Каурай на это только хохотнул — подозрительный, старый черт!

— Ты это… на нашего Кондрата не обижайся. Так-то он мужик хороший, токмо раздражительный чутка, — скосил глаза Повлюк и незаметно сунул одноглазому пузырь. — Вот, для сугреву. Ноченьки нынче дюже холодные! Ты и Кондрату тоже предложи, когда остынет. И вы с ним… — он слегка щелкнул себя по шее пальцем, — на