Либелломания: Зимара - Н. Мар

меня остался последний ледяной ключ. Я ступила куда-то босыми ногами. Это был не туалет, слишком мало было света. И не лифтовый холл. Значит, отсек 2. На стенах зелёные цилиндры отбрасывали тень на чёрные квадраты и манипулировали серыми, чтобы те казались разного оттенка, хотя на самом деле были одинаковы. Вместо гамака в углу напротив высилась груда кружек, чашек, стаканов, бокалов. Из некоторых торчали карандаши.

— Параноидная шизофрения, — Дъяблокова сидела в одиночестве и болтала ногой. — Так написано в моей карте. А знаешь, что написано в минус двадцать пятой главе?

Я помотала головой и сглотнула. Дъяблокова была настолько сильно психической, что с равной вероятностью могла кликнуть санитаров, загрызть или помочь. Она указала на груду в углу.

— Вон там посмотри.

Я послушалась. Побоялась спорить, не удостоверившись прежде, что она агрессивна не сильнее, чем обычно. На дне каждой пыльной кружки цвела развесистая плесень. Ни одна микологическая лаборатория не сравнилась бы с этим садом по разнообразию расцветки, форм, вони и пушистости. Приглядевшись, я разобрала в комках плесени очертания чайных ложечек и блюдец. Кое-где среди кипучих грибков проглядывали остатки чего-то бурого, блестели капли коричневых потёков. Через пару лет там могла появиться жизнь настолько разумная, что дописала бы за хозяйку роман.

Блокнот, который вечно торчал у Дъяблоковой из кармашка пижамы, тоже был там. Я вытащила его из винного бокала, край которого служил закладкой, чихнула, вдохнув горько-пряные споры, и отбросила плесневую колонию на сотни поколений назад в развитии. На обложке блокнота, в длинном ряду перечёркнутых вариантов названий, последним значилось «Тайна секретной загадки». Но и оно стояло под вопросом. В блокноте было сорок четыре страницы. Первую занимал пролог. На двадцать шестой была «Глава −25», в которой значилось малоразборчивое:

«Она устраивает побег».

— Дъяблокова, — раздражённо выдохнула я, — из-за того, кто у меня санитар, эту гипотезу до тебя только ленивый не высказал.

— Тогда открой эпилог.

— Послушай, мне некогда.

— Он короткий. Хватит смелости?

Я сделала вид, что пролистала блокнот до конца. Роман заканчивался словом «стаканчик». Если это был стаканчик кобравицы, он не помешал бы мне прямо сейчас. А не в эпилоге.

— У меня ключ тает, — сглотнула я. — Ещё минута, и придётся тебе переписывать сюжет главы двадцать пять, или как её там. Ты дашь мне пройти?

— Ты же не собираешься назад?

— Только не в первый отсек. Норман выяснил, что отсюда можно попасть в туалет в хвосте.

— В хвосте? — переспросила Дъяблокова. И я поняла, что не каждый сумасшедший в мире видел стрекозу на пространной схеме.

— Между вторым отсеком и туалетом есть минипорт.

Дъяблокова повертела меня на месте, цапая за пижаму, всю в ошмётках Гертруды. Словно оценивала, можно ли пускать главную героиню на волю в таком виде. Было непонятно, на моей она стороне всё-таки или нет. Её манера поведения больше напоминала эксперимент по изучению всех вокруг. От затхлого, наполненного спорами воздуха её отсека меня мутило. Казалось, что косые стены падают мне на маковку, и я повторила, чеканя каждый слог:

— Ты дашь мне пройти?

— Сюжет обязывает, — она пожала плечами, и вдруг глаза её вспыхнули нездоровым блеском. — На моей планете жил один древний философ. Платон. Так вот, Платон считал, что икосаэдр символизирует воду. Эта находка феноменальна! Воду, понимаешь, Эмбер?

— П-прости. Не понимаю. — Я в этом плесневелом, разрисованном шахматной клеткой аду уже с трудом разбирала собственные слова. — Это ты подкинула мне лёд?

Куски в туалете напоминали многогранники, но я плохо разбиралась в «аэдрах». По разочарованию в потухшем взгляде Дъяблоковой, ровно такому же маниакальному, каким было искрящее возбуждение до этого, я поняла, что она не лёд имела в виду.

— Тебе сюда, — розоволосая толкнула меня к скважине рядом со своим гамаком.

Поковырявшись в скважине, я вышла на свет дальнего туалета. Там было что-то не так. Не нашлось раковины. Не стояло унитазов. Ни со льдом, ни без. Куда это Дъяблокова меня выпихнула?

Зато с пола до самого потолка высилась башня из оригами. Из-за хлопка дверью сверху на меня обрушилось облако белой, сероватой, желтоватой бумаги. Лавируя среди мятых листков, по отсеку катался Сомн. Я обрадовалась ему, а он высоко хихикнул и послал в меня бумажный самолётик. Бумага скользнула по шее и больно ужалила: край порезал кожу.

— Осторожнее, Сомн, — шепнула я и приложила палец к губам.

Но он не ответил и не прекратил. Он подбирал новые самолётики и посылал, посылал, посылал их прямо в меня. Пальцы, которыми я ловила листки, уже все были в крови, но Сомн продолжал и мерзко хихикал.

— Сомн! Это же я! Прекра…

Его металлическая гусеница переехала мне ногу, я вскрикнула от боли. Сомн гнал на меня свою коляску! В его движениях не было той хрупкой деликатности. Старик проворно вертелся, направляя гусеницы мне в колени и в конце концов повалил на пол. Он рычал. Лиловые вены вздулись под жёлтой кожей. Я заметила, что у него в носу не хватало трубок, которые он поправлял на групповой терапии и днём в столовой. Казалось, что так поступал кислород, а что на самом деле? Лекарство от безумия? Я сдала назад, чтобы вернуться во второй отсек. Но обнаружила, что обронила ключ. Уворачиваясь от колюще-режущих самолётиков, в забрызганной кровью пижаме, я рыскала по полу среди кипы бумаги.

И тогда Сомн рыкнул опять и наехал на меня всем креслом. Старик весил не больше ребёнка, но его машина крепко прижала меня к полу. Рёбра стиснули лёгкие. Бумажный веер замелькал у меня перед глазами, кусал щёки, нос, губы… Я не удержалась и взвизгнула на весь бентос.

«Чиджи, маленький мой, помоги…»

В стыках зашипело. В отсеки пустили сонный газ. В сладковатых его парах последнее, что я услышала, был голос Сомна:

— Ох, бедная девочка, что ж ты так не вовремя… — продребезжал старик знакомым тембром, и я отключилась.

* * *

Меня разбудили сирена и системный вопль:

НАРУШЕНИЕ РЕГЛАМЕНТА ИНСТРУКЦИИ ПО ПРЕДПИСАНИЮ ПРОТИВОДЕЙСТВИЯ ПОПЫТКАМ СРЫВА РЕЖИМА ИЗОЛЯЦИИ!

Снова в темноте. На сквозняке. Я решила, что меня обнаружили и бросили в карцер, но два голоса рядом бубнили наперебой:

— Что, проветрил? — спрашивал один. — Не запирай, ей всё равно уходить.

— Ладно, ладно, только убери этот самолётик, он слишком б-б-белый… — откликнулся кто-то.

Второй голос я узнала. Рыхлый парень, который паниковал от белого.