Смешенье (1-2) - Нил Стивенсон

армий сочли бы неловкостью, что целых две роты из их полка дезертировали, забрели на тридцать миль от лагеря и взяли в осаду загородный дом знатного лица!

– Полагаю, это мы с вами взяли их в осаду, – заметил Барнс, – поскольку они внутри, а мы – снаружи!

Шевалье даже не улыбнулся шутке.

– В военное время всегда есть дезертиры и грабители. Вот почему господин граф Ширнесский, отбывая в Лондон, приказал разместить в конюшнях мушкетёров, чтобы те день и ночь патрулировали границы поместья. В последние дни они докладывали, что в округе увеличилось число незнакомцев. Я отнёс услышанное на счёт оттепели, полагая, как всякий подумал бы на моём месте, что это французские дезертиры с намюрского фронта, расшатанного голодом и болезнями. Выезжая сегодня на прогулку, я намеревался по возвращении обратиться к командиру расквартированной неподалёку кавалерийской роты с просьбой поймать и повесить нескольких дезертиров. Мне в голову не приходило, что это англичане, пока, скача через луг, я не наткнулся на целую шайку и не услышал, как они лопочут на своём языке. Я примчался сюда и обнаружил, что в моё отсутствие более ста человек, пробравшись лесистыми лощинами от Мааса, захватили поместье! Покуда я недоуменно озирался, число их удвоилось! Я намеревался скакать за помощью, но…

– Дорога оказалась перекрыта, – сказал Барнс. – И тут, на счастье, появляюсь я. Слава богу! Ещё есть время поправить дело, пока оно не перешло в досадный инцидент.

Брови шевалье подпрыгнули так, что едва не скрылись под париком.

– Сударь! Это уже инцидент! Ни при каких обстоятельствах законы войны такого не дозволяют!

– Совершенно согласен и как английский джентльмен приношу вам извинения. Однако выслушайте меня и подумайте, как поступил бы сам граф Ширнесский, будь он здесь. Граф – англичанин, живущий во Франции. Он командует полком, который, как вы прекрасно знаете, отважно сражается на стороне французов. Однако в версальских салонах придворные, не видевшие доблести графа на поле брани, наверняка шепчутся: «Можно ли доверять этому англосаксу? Не предаст ли он?» Нелепо, знаю, и несправедливо, – продолжал Барнс, взмахом руки успокаивая шевалье, у которого лицо стало такое, будто он сейчас вытянет дерзкого англичанина хлыстом. – Однако такова человеческая природа, особенно в наше смутное время. И вот шайка…

– Я бы сказал не шайка, а батальон!

– …английских дезертиров…

– Весьма дисциплинированных дезертиров, мсье…

– …ненароком забредя глубоко во вражеский тыл…

– Ненароком ли?

– По странной случайности разбила бивуак в поместье графа Ширнесского. И мне, и вам ясно, как день, что это ничего не значит, однако в Версале тут могут усмотреть больше чем совпадение! Граф Ширнесский заточён в лондонский Тауэр, не так ли?

– Полагаю, вы прекрасно знаете, где он.

– Кто-нибудь может заподозрить, что он не столько заточён, сколько по своей воле нанёс визит королю Вильгельму и собственному его величества Блекторрентскому гвардейскому полку, который квартируется в Тауэре.

Шевалье вскипел. Он мог бы убить Барнса на месте, но (в качестве эрзац-меры) всего лишь поворотил коня, проскакал несколько ярдов по дороге, снова развернулся и проскакал назад. Справившись с негодованием, он открыл было рот, чтобы выдать какую-то язвительную реплику, однако Барнс (который незадолго перед тем слегка выдвинул саблю из ножен) теперь вытащил её совсем и указал клинком на чугунную решётку ворот. Внимание шевалье переключилось сперва на саблю, затем – на полдюжины солдат с мушкетами на изготовку сразу за воротами.

– Перед вами, – объявил Барнс, – собственные его величества Блекторрентские гвардейцы. Предлагаю вывести их отсюда как можно скорее во избежание прискорбных недоразумений.

– Как я и подозревал, – выговорил француз, – вы меня шантажируете. Чего вам надобно?

– Я прошу вас воспользоваться случаем молча подождать здесь, чтобы я вошёл внутрь, поговорил с зачинщиками и убедил их уйти немедленно, ничего тут не разграбив.

Шевалье оглядел сперва мушкетёров, затем дорогу, по которой приближался ещё один такой же отряд, и кивком дал понять, что принимает условия. Барнс направил клячу в ворота (мушкетёры тут же их распахнули), спешился и зашагал к усадьбе.

Через пять минут он вернулся.

– Мсье, они уйдут.

Слова эти были излишни, поскольку, едва полковник вошёл в дом, солдаты перестали копать и, собрав вещи, начали повзводно выстраиваться в саду.

– Есть одна сложность, – добавил Барнс.

Шевалье закатил глаза, вздохнул и сплюнул.

– Что за сложность, мсье?

– Один из моих людей наткнулся в доме на то, что, должен с прискорбием сообщить, по закону не принадлежит графу Ширнесскому. Мы забираем находку с собой.

– Так я и знал с самого начала, мсье. Вы – грабители. И что же вы украли? Столовое серебро? Ах нет, Тициана! Я подозревал, что вы ценитель искусства, мсье. Так это Тициан?

– Отнюдь, мсье. Это женщина. Англичанка.

– О нет, англичанка останется здесь!

– Нет, мсье. Она уезжает. Уезжает со своим мужем.

– С мужем?!

Боб Шафто не залезал в богатые дома по водосточным трубам уже лет тридцать. Однако женщины, как птички, повинуясь инстинкту, вспорхнули на чердак, и теперь из окошка под самой крышей выглядывали их напуганные личики. Чтобы не ломать дверь и не разносить дом, Боб выбрался на крышу, прополз по черепице, выдавил окно, спрыгнул на пол и отбил стремительный выпад какой-то судомойки, которая, убегая с кухни, догадалась прихватить разделочный нож. Он завернул ей руку за спину, вырвал нож и огляделся, держа девушку перед собой, как щит, на случай если ещё у какой-нибудь служанки возникнут сходные намерения. От девушки пахло морковкой и чабрецом. Она что-то крикнула по-французски, наверное: «Убегайте!», но ни одна из её товарок не двинулась. Удары в чердачную дверь доказывали, что бежать им некуда.

Четыре женщины смотрели на Боба, свет из выбитого окна падал на их лица. Одна была старуха, две – гораздо старше и толще Абигайль. Четвёртая подходила по комплекции, возрасту и цвету волос. Сердце у Боба подпрыгнуло и упало. Это была не она.

– Чёрт! – воскликнул он. – Не бойтесь, я вас не трону. Я ищу мисс Абигайль Фромм.

Четыре женщины разом перевели взгляд с Боба на девушку, которую он держал.

Тут она всей тяжестью осела на него, и Боб вынужден был выпустить её запястье, чтобы подхватить падающую. За свою жизнь он узнал немало приёмов освобождения от захватов, но такой видел впервые: лишиться чувств в руках у противника.

Она очнулась через три минуты, лёжа поперёк кровати этажом ниже. Боб то возникал в её поле зрения, то вновь исчез. Он подходил, чтобы сосчитать её веснушки, потом спохватывался, что обезображен годами военной службы, и, щадя нежные глаза Абигайль, отступал к окнам, за которыми солдаты рыли траншеи.