Крестоносец: Железная земля - Андрей Львович Астахов

- Это все, что ты хотел сказать?

- Все.

- Тогда отстань и не мешай работать.

Ратберт смотрит на меня со злобой – он видимо считает, что я сегодня работаю хуже обычного. Наверное, это так. Тяжелая была ночь, да еще и чувствую я себя неважно. Проклятый откатчик прав – боль из спины перекинулась на бедра, правая нога горит огнем, я толком не могу на нее опереться. Чтобы не дать боли и отчаянию власти над собой, начинаю долбить стену киркой – яростно, зло, обреченно. На зубах хрустят крошки породы, воздуха в жарком душном штреке не хватает, он с трудом вползает – не входит, а именно вползает, - в запыленные легкие, пот заливает глаза, но я продолжаю работать, и, странное дело, на время мне будто становится легче…

Наполненная вагонетка уходит в темную глубину штрека, и тут же появляется новая. Времени на отдых нет, продолжаем рубить руду. Я уже не осознаю, что происходит, бью, как заведенная машина.

Вспоминается нынешний сон. Наверное, он не к добру. Высшие силы – если они есть, конечно, что-то в последнее время я стал сомневаться в существовании Бога, - предупреждают меня о чем-то страшном. Хотя что может быть страшнее вот такой рабской участи? Я каторжник, раб империи, и мне остается лишь одно – бесконечно бить киркой в сырой от грунтовых вод камень, наполнять, как в горячечном бреду, бесконечные вагонетки бесконечными грудами грязно-ржавой железной руды изо дня в день, пока смерть не выпишет мне освобождение от работы. И я сам приблизил этот момент, отказавшись от участия в заговоре. Очень скоро гудящий в глубине рудника поток примет меня и освободит от унижения и рабства.

Может, оно и к лучшему.

Еще одна вагонетка полна – девятая. А вот последняя что-то запаздывает. Но день, слава Богу, еще не окончен, и мы, похоже, выполним норму по-любому. Хорошо, хоть можно передохнуть минуту. Вытерев пот, заливающий глаза, я посмотрел на Ганеля. Между нами было метра два, но я хорошо видел, как у него дрожат руки.

Я сделал несколько наклонов вправо и влево, чтобы размять спину, и боль вроде стала чуть потише. Тут я заметил, что Ратберт смотрит на меня с усмешкой.

- Чего лыбишься? – спросил я.

- Любуюсь, - ответил виссинг. – Нравится мне смотреть на ваши муки.

- Сдохни, урод! – ответил я.

- Нет, это вы все скоро сдохнете, ростианские свиньи, - Ратберт положил кирку на плечо, сверкнул глазами. – А мы будем наслаждаться свободой, вином, женщинами и властью.

- И рубкой руды. Заткни пасть, блаженный.

- Империя сделала тебя рабом, - виссинг плюнул мне под ноги. – Прими свою участь раба, свинья.

- И ты прими свою, дикарь.

Виссинг зверски осклабился, шагнул к стене и на ходу сильно толкнул Ганеля в плечо. Тот ойкнул и начал подниматься с щебнистого пола. У меня появилось сильнейшее желание въехать виссингской крысе киркой по башке. А что мне за то будет? После ночного разговора я вообще не жилец. Расправа надо мной – дело нескольких дней. И кто знает, может, именно Ратберту поручено меня пришить, неспроста же он заменил Локса в нашем каторжном трио. Этот малый люто ненавидит империю и имперцев, типа произошла внезапная ссора на национальной почве между каторжным отребьем…

Тут я вдруг вспомнил Домино. И на меня накатил острый приступ слабости – и жалости к самому себе. Печально так закончить свою жизнь. Черт бы со всем остальным, но я буду перед смертью лишен возможности увидеть свою любимую, услышать ее голос, взглянуть в ее удивительные искристые глаза, взять в свои ладони ее точеные пальчики. Обнять ее, почувствовать, как замирает сердце от счастья, как согревает мою душу тепло ее тела. Образ Домино так ярко и живо возник в моем сознании, что ноги мои ослабли, а глаза заволокло слезами. Ах, если бы я только мог, если бы я только мог!

- Чего стоишь? – Злобно-насмешливый голос Ратберта разрушил мои грезы. – Шевелись, проклятый имперский клоп.

Я глубоко вздохнул, чтобы перебороть накатившую слабость, с ненавистью глянул на виссинга. Ганель уже поднялся на ноги, его глаза лихорадочно блестели в окружавшей нас полутьме.

- Да, ты права, чертова обезьяна, - сказал я. – Надо работать.

- Вагонетки до сих пор нет, - произнес Ганель.

- Это неважно, - я начал бить в торчащий выступ породы, откалывая от него куски. И тут раздался крик. Он заставил всех насторожиться, замереть, а пару мгновений спустя повторился, уже подхваченный десятками глоток.

- ВОДА! ВОДА ИДЕТ!

Признаться, я вначале не понял, что происходит. Просто стоял на месте, сжимая в руках кирку и ловя воздух ртом. А потом Ганель схватил меня за руку: его чумазое лицо было искажено ужасом.

- Шахту затапливает! – заорал он, брызжа слюной.

Ратберт торжествующе рыкнул и, занеся над головой кирку, ударил по сковывавшей нас цепи. Один раз, второй, третий – и цепь распалась. Миг спустя виссинг бросился вглубь туннеля, в темноту.

- Черт, сбежать, что ли, хочет? – пробормотал я, еще не соображая толком, что происходит.

- Давай! - заорал Ганель, схватив меня за руку. – Бежим!!!

Отбросив инструмент, мы побежали мимо брошенных вагонеток и пони к выходу из штрека, куда уже неслись десятки перепуганных людей – надсмотрщики и каторжники вперемежку. С шипением гасли брошенные в лужи факелы, в пещерах стало совсем темно. Меня охватил ужас, мне казалось, что низкий свод вот-вот рухнет мне на голову. Спотыкаясь и вопя, мы с Ганелем бежали дальше, спотыкаясь о камни, гремя башмаками на дощатых настилах, шлепая по воде. В меня врезался какой-то ошалевший от ужаса каторжник, сбил наземь. Удержавшийся на ногах Ганель помог мне подняться.

- Быстрее! – взмолился он. – Быстрее, шевалье!

Ах ты, мать твою – ну не могу я быстрее, нога проклятая не дает. Даже если бы цепь не мешала. Резкая боль в спине пронизывает все тело при каждом шаге. Последний десяток метров до выхода из штрека я буквально тащил за собой ногу. Дальше мы по мосткам поднялись наверх, к главному туннелю, куда бежали охваченные паникой люди. Несколько тюремщиков еще пытались остановить бегущих, но одного из них сбили с мостков, и несчастный с диким воплем рухнул вниз, в пропасть, на дне которой бушевал водный поток. Еще несколько человек сорвались следом за