Тень среди лета. Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Идаан понимала, что Ваунани рассчитывает силой своих слов посеять сомнения, но слышала речь обиженного и сбитого с толку мальчика, чьи планы потерпели неудачу. Он может сколько угодно стучать по кафедре и выкрикивать вопросы, пока не сорвет голос, но ничего не добьется.

Идаан, стоявшая над собранием, словно дух-охранитель, знала ответы на все его вопросы, однако не собиралась их озвучивать.

Адра посмотрел на нее снизу, его лицо было спокойным и уверенным.

В этот день она проснулась утром в доме поэта, а позже вернулась в их с Адрой покои. Муж ждал ее. Вид у него был помятый. Они не разговаривали.

Идаан велела слугам приготовить ванну и принести чистые одежды. Помывшись и расчесав волосы, села перед зеркалом и со всей тщательностью накрасила лицо. Когда отложила кисти, из зеркала на нее смотрела женщина, которую смело можно было назвать первой красавицей Мати.

Адра ушел, так и не сказав ей ни слова. И только спустя пол-ладони Идаан узнала о том, что ее новый отец, Даая Ваунеги, призвал Совет выбрать хая и Дома согласились. Никто не сказал, чтобы она пришла на Совет пусть даже в качестве гостьи. Никто не попросил помочь делу одним своим присутствием.

Возможно, она явилась сюда именно потому, что Адра этого не потребовал.

– Нельзя действовать в спешке! Нельзя допустить, чтобы не разум, а чувства толкали нас к решению, которое навсегда изменит наш город!

Идаан позволила себе улыбнуться.

Да, большинство будет думать, что к победе хая привела романтическая история. Как же – последняя дочь старого рода станет первой матерью нового! А то, что за всем этим стоит тайный сговор и подкуп семейств, и то, что она любит поэта во сто крат больше, чем хая, не имеет значения. Город увидит то, что должен увидеть.

Гхия заметно устал, слова звучали уже не так четко, и ладонь уже не так ритмично стучала по кафедре. Злость в голосе сменилась обычным раздражением, а протесты против прихода к власти Ваунеги утратили энергию. Было бы лучше, если бы он закончил свою речь на пол-ладони раньше, подумала Идаан.

Когда Гхия наконец спустился в зал, его место занял Господин вестей, пожилой, с удлиненным лицом северянина и глубоким, звучным голосом. Идаан заметила, что он, прежде чем заговорил, мельком глянул на нее.

– Адаут Камау также изъявил желание обратиться к Совету, – сказал он, – прежде чем Дома выразят свое мнение по поводу выбора Адры Ваунеги хаем Мати…

На галереях начали свистеть, улюлюкать и выкрикивать оскорбительные реплики. Даже в зале свистом встретили слова старика.

Идаан стояла неподвижно, с непроницаемым лицом. Уже болели ноги, но она не изменила позу. Нельзя показывать, что происходящее доставляет ей удовольствие, иначе не удастся произвести нужное впечатление на собравшихся.

Адаут Камау, старик с серым изможденным лицом, встал за кафедру и поднял ладони, но не успел произнести ни слова. С верхней галереи в его сторону по дуге полетел сверток из грубого серого сукна, за которым тянулся длинный, похожий на вымпел коричневый шлейф. И как только сверток ударился об пол, люди подняли крик.

Идаан утратила самообладание и наклонилась вперед.

Те, кто сидел за столами ближе к кафедре, неистово замахали руками и с дикими воплями бросились прочь из зала. Громко загудели голоса, облако белесого дыма поднималось вверх, к галереям.

Нет. Гудели не люди, и облако не было дымом. Это были осы. А сверток на полу возле кафедры – осиное гнездо, завернутое в сукно и запечатанное воском. При ударе об пол оно развалилось.

Первые осы прожужжали мимо Идаан, и она, круто развернувшись, бросилась бежать.

В коридорах было не протолкнуться. Людьми овладела паника. Все – мужчины, женщины, дети – пихали друг друга и осыпали проклятьями. Идаан доставалось со всех сторон. В спину уперся чей-то острый локоть. А над головой гудели осы. Идаан получила укус в шею под волосами, как будто раскаленная железная игла вонзилась в кожу. Она закричала, хотела отогнать ос, но из-за давки не смогла поднять руку. Идаан задыхалась. И вдруг стала кидаться на всех, кто был рядом. Толпа для нее превратилась в злобную зубастую тварь. Идаан размахивала руками и визжала, обезумев от боли и страха.

Оказавшись наконец на улице, она словно очнулась от ночного кошмара. Толпа рассеялась и из злобной твари превратилась в обычных людей. Жужжание осталось позади, а крики и проклятья сменились болезненными стонами.

Люди еще выскакивали из дворца, размахивая руками, но многие сидели на скамьях или просто на земле. Слуги и рабы суетились вокруг своих пострадавших или просто перепуганных хозяев, пытаясь как-то им помочь или хотя бы утешить.

Идаан пощупала шею – судя по болезненным бугоркам, укусов было три.

– Это дурной знак, – произнес рядом мужчина в красных одеждах игольщика. – Если кто-то напал на Совет, чтобы не дать старому Камау слово, значит все куда хуже, чем кажется.

– А что такого Камау мог сказать? – спросил спутник игольщика.

– Не знаю, но будь уверен: завтра он не вспомнит, о чем собирался говорить сегодня. Кто-то постарался заткнуть ему рот. Если только дело не в Адре Ваунеги. Возможно, его хотят вывести из игры.

– Зачем же понадобились осы, если старик собирался выступить против Адры?

– Хороший вопрос. Может быть…

Идаан шла по улице; обстановка вокруг была как после драки со множеством участников, но без кровопролития. Люди помогали друг другу перевязывать ужаленные или ушибленные руки и ноги. Рабы приносили компрессы со снадобьями, которые вытягивают яд. Но все разговоры постепенно вернулись к Совету и выборам нового хая.

Шея горела, но Идаан старалась не обращать внимания на боль.

Итак, понятно: сегодня никакое решение принято не будет. Камау и Ваунани специально нарушили ход собрания, чтобы выиграть время. Да, скорее всего, так и есть. Хотя могут быть и другие причины.

Страх Идаан приобрел новую форму, углубился, и сложно было понять, что именно его вызывает. Это как с тошнотой.

Адра стоял у поворота в переулок, прислонившись спиной к стене. Рядом сидел его отец, а девушка-служанка тампоном из мягкой ткани наносила белую мазь на волдыри, взбухшие у старика на руке и лице.

Идаан подошла к мужу. Глаза у него были пустые, взгляд – твердый как камень.

– Могу я с тобой поговорить, Адра-кя? – тихо попросила она.

Адра посмотрел на нее так, будто впервые увидел, глянул на отца и кивнул ей в сторону сумрачного переулка.

Когда шум улицы остался позади, он остановился.

– Это был Ота, – сказала Идаан. – Его