Смешенье (1-2) - Нил Стивенсон

прибудут засвидетельствовать своё почтение и останутся на несколько дней.

Элиза собрала все силы, чтобы пересесть в кресло у единственного окошка спальни. Полуразрушенный вдовий дом в Прецше окружали широкие поля и деревья, на которые так удобно карабкаться. Последние дни Элиза от слабости не могла даже читать и подолгу занималась тем же, что и сейчас, – смотрела, как Каролина играет с Аделаидой. Её изумляло, что они могут играть столько часов напролёт – особенно сейчас, когда она сама чувствовала себя столетней развалиной. Для Элизы это был единственный способ полюбоваться на девочек, поскольку все согласились, что ей лучше не общаться с ними, пока не выздоровеет.

Элиза, закутанная в одеяло, как приготовленная к отправке статуя, потёрла ладонью о ладонь.

– Болел ли курфюрст оспой? – спросила она.

– Отметин у него нет, во всяком случае, на лице. Однако наш брак не осуществился, так что целиком я его не видела. А что?

– Мы проделали большой путь, – сказала Элиза, – и побывали в стольких городах на Эльбе, что всех и не упомнить. Учитывая это, а также число моих слуг, не исключено, что кто-нибудь из нас заразился какой-нибудь опасной болезнью. Вот почему приезжих часто помещают в карантин. Я много слышала о курфюрсте Саксонском и графине фон Рохлиц и всей душой желаю свести с ними знакомство. Однако будет большим несчастьем, если кто-нибудь из них заразится болезнью, которую мы подцепили на Эльбе. Вы предупредите курфюрста?

– Я попытаюсь через кого-нибудь на это намекнуть, – сказала Элеонора, – но не знаю, станет ли он меня слушать.

– Однако ничто в Турции не отличается такой изощрённостью, как институт многожёнства, – сказала Элиза.

Курфюрст Саксонский, более всего похожий на гипертрофированный член, весь багровый, в пульсирующих жилах, увенчанный огромным чёрным париком, чуть выпрямился в кресле. Сперва один его глаз, потом другой повернулся в сторону фон Рохлиц. Вот кто полностью соответствовал образу, сложившемуся у Элизы по рассказам Элеоноры! Если бы затолкать графиню в мешок и вывезти в Турцию, то на невольничьем рынке в Константинополе за неё отдали бы целую конюшню арабских скакунов. Впрочем, ждать от этой особы участия в разговоре не приходилось: проще было бы потребовать от собаки, чтобы та сама сварила себе обед. Элиза говорила до хрипоты, лишь бы не сидеть и не слушать жалкие потуги курфюрста и графини поддержать беседу. Подобно галёрке в театре, те были готовы внимать сколько угодно, широко раскрыв глаза, а по большей части и рот.

– Надо же, – выдавил курфюрст после некоторой паузы. – И как им… это… удаётся?

Элиза, выждав мгновение-другое, испустила смешок. В целом она была не мастерица хихикать, и этот конкретный смешок позаимствовала у одной герцогини, с которой как-то сидела в Версале за обедом. Воспроизвела она его не очень точно, но для вдовьего дома в Прецше большего и не требовалось.

– Ах, мсье, – продолжила она, – двусмысленность вашего вопроса едва не сбила меня с толку.

– Простите?

– Сперва я подумала, будто вы спрашиваете: «Как они установили практику многожёнства». Теперь я вижу, что на самом деле вы имели в виду: «Как султан может предаваться любви с несколькими женщинами одновременно?» Я охотно раскрыла бы вам секрет, но боюсь, что некоторые, страдающие излишней стыдливостью, возмутятся. – Она под столом пнула Элеонору и кивком указала на дверь, на которую та давно поглядывала, словно узник на окошко темницы.

– Я очень устала, – подала голос Элеонора.

– Оно по вам и видно, – вставила графиня. – А может, сказывается ваш возраст.

– Возраст или усталость – кто знает? Пусть это останется моей маленькой тайной, – спокойно отвечала Элеонора. – Жаль покидать общество, когда разговор принимает такой интересный оборот.

– Или, – сказала Элиза, ловя взгляд Иоганна-Георга, – перетекает во что-то другое.

– Прошу вас, не вставайте, – обратилась Элеонора к мужу, который не выказывал ни малейшего намерения встать. – Я ухожу в свою спальню и увижу вас, когда вы выберетесь из ваших. Ещё раз приношу извинения за скудость обстановки. – Последние слова адресовались мужу, который не понял скрытого упрёка.

– Ну вот, – сказала Элиза, когда ступеньки и половицы на втором этаже перестали скрипеть под Элеонориными шагами. Теперь она безраздельно владела вниманием курфюрста и его любовницы. Смахнув с волос мокрую штукатурку, она продолжила: – О чём мы говорили? Ах да, о колеснице.

– О колеснице?

– Простите. Так называется метод, посредством которого – у просвещённых народов, сохраняющих древнюю библейскую практику полигамии, – султан управляется с численным превосходством своих жён. Попробую объяснить словами. Картинка была бы лучше, но я не сумела бы ничего нарисовать даже под угрозой смерти. Проще показать. Ну да конечно, так будет гораздо лучше. Не соблаговолите ли, мой милый, дорогой курфюрст, перевернуть этот стол? В соседней комнате стоит оттоман…

– Кто? – рявкнул Иоганн-Георг, хватаясь за шпагу.

– Оттоманка, диванчик. Нужно чем-то заменить вожжи. Моя дорогая графиня, если бы вы согласились снять ваш шёлковый пояс…

– Но на нём держится моя…

– …

– …ах, я поняла, мадам.

– Я знала, что вы поймёте, фрейлейн.

– Мне нужно с кем-то спать, – пробормотала Элиза из-под краешка одеяла. – Наверное, вы считаете меня потаскухой. Но мой сын – я о законном – умер. Аделаида сокровище, но имела смелость родиться девочкой. Моему мужу нужен законный сын.

– Но… почему с ним?

– Вы сами сказали, что его слабоумие не наследственное.

– А как вы объясните срок?

– Объяснить можно что угодно, если только Этьенн решит подыграть и воздержится от ненужных вопросов. А я думаю, так оно и было бы. Впрочем, всё это, скорее всего, не важно.

– О чём вы?

Вместо ответа Элиза, которая лежала, укрывшись одеялом до глаз, протянула руку.

Элеонора вскрикнула.

– Ш-ш-ш, услышат, – сказала Элиза.

– Они… они уже уехали, – ответила Элеонора из дальнего угла, куда отскочила, как птичка.

– А. Тогда кричите сколько угодно.

– Когда появилась сыпь?

– Вчера мне показалось, что вроде вылезает первый прыщик. Я и не думала, что они распространятся так быстро.

Элиза откинула с лица одеяло. Незадолго перед тем она нашла на ощупь двадцать пупырышков, потом утратила интерес. Элеонора лишь раз взглянула на неё и тут же отвернулась в угол, как наказанная школьница.

– Так вот почему вы велели отправить Каролину с Аделаидой в Лейпциг?

– Вы несправедливы к больной. Вы сами сказали, что курфюрст не сводит глаз с Каролины. Раз пять повторили, хотя никто вас не просил. Она только больше расцвела с последнего раза, когда он сношал её взглядом. Одной этой причины было вполне довольно, чтобы её отослать.

– Знает ли курфюрст?

– Что у меня оспа? Ещё нет.

– Как он мог не заметить?

– Во-первых, меня по-настоящему обсыпало лишь несколько