Лесная обитель - Мэрион Зиммер Брэдли

– Нет, – прошептала она. – Нет, клянусь Великой Богиней!

– Полагаю, теперь уж не важно, верю я тебе или нет, – пробормотал архидруид себе под нос. – Костер Самайна откроет нам истину.

– Се! Великая жрица грядет, в венце из священных трав, – пели жрецы. Но сегодня ночью гимн их звучал иначе – к нему добавились новые строки.

На бой! Восстань, Британский лес,

Здесь каждый – воин и боец!

Обрушимся на римлян мы,

Как волчья стая – на овец!

Гай застонал – но вынужден был идти дальше, подгоняемый уколами копья. Если бы только эта мерзавка Диэда его не выдала! Мацеллий будет горько скорбеть о смерти сына; но, узнав о том, как именно погиб Гай, сгорит со стыда. И как его только угораздило так сплоховать? Он сам навлек ту самую напасть, которую пытался предотвратить! Ему даже не удалось спасти тех, кого он любит. Единственное, что внушало надежду, – он нигде не видел ни Сенару, ни мальчика.

Тропа к вершине Девичьего холма никогда еще не казалась ему такой крутой. Гай мрачно думал про себя, что предпочел бы явиться туда, как в прошлый раз, с оружием в руках, во главе конного отряда! Богато расшитое облачение больно царапало израненную кожу, священный венок колол лоб. Пленника вымыли и напоили каким-то настоем, от которого прояснилось в голове, но Гай ничуть не обольщался по поводу того, что его ждет.

Поднимаясь все выше, он видел зарево громадного костра. В сознании Гая с ужасающей четкостью воскресали воспоминания о тех временах, когда он еще не вошел в мир отца. Незадолго до того, как римляне окончательно подчинили силуров, племя принесло в жертву одного из мужей правящего дома. Это был брат его матери, и на предплечьях его извивались вытатуированные драконы – знаки королевского рода. Мать Гая попыталась спрятать своего сына, в жилах которого текла римская кровь, но он видел, как уводили Летнего короля. Дядя улыбался, веря, что жертвует жизнью во имя своего народа.

«А ради чего умираю я?» – вдруг подумал Гай.

Но вот, наконец, и вершина. Жрецы окружили пленника тесным кольцом; за его пределами Гай видел целое море лиц, мрачных или ликующих: все внимали пению друидов. Рада ли Эйлан тому, что он оказался здесь, или, может быть, жалеет его? Гаю отчаянно хотелось увидеть ее лицо, но Верховная жрица была под покрывалом.

Эйлан стояла рядом с отцом, за ней – Диэда и еще две жрицы. Впервые Гай задумался: а что, если она тоже пленница? Когда-то эта женщина отвергла его. Казалось бы, он должен только порадоваться ее низвержению, но даже сейчас он страшился за Эйлан куда больше, чем за себя.

Вперед! Отмстим за наш позор,

Пусть грянет бой, кровав и лют!

Пусть, как колосья под серпом,

Когорты римские падут!

Пение стихло, смолк барабанный бой, но над толпой поднялся глухой ропот. Гай знал: это лишь затишье перед бурей.

– Дети Дон! – воззвал архидруид. – Ныне канун Самайна! Настала пора перемен! Начинается новый год – грядет новая эпоха для нашей страны! Пусть же вместе с уходящим годом сгинут и римляне, погубители Британии! Нынче ночью мы порадуем богов войны жертвой! Но сперва нам должно очистить наши ряды от вероломцев и отступников. Предатель, – оборотился он к Гаю, – в нашей власти дать тебе смерть легкую или мучительную. Скажи, зачем ты пришел в Вернеметон?

– Убейте меня, если угодно, но избавьте от глупых вопросов! – прохрипел Гай. – Я скажу лишь одно: я никому здесь не замышлял причинить зло. – Может, жил он и недостойно, но хотя бы умрет с честью.

– Ты вторгся в святилище, куда никому из мужчин, кроме друидов, доступа нет. Ты совратил кого-то из наших дев? За которой из них ты пришел?

Гай помотал головой и задохнулся от боли: острие копья ткнулось ему под ребро. По коже заструился теплый ручеек крови.

– Это Риан, Танаис, Беток? – продолжал монотонно перечислять жрец. С каждым новым именем в него вонзалось копье. Один раз Гай попытался рвануться навстречу острому наконечнику, чтобы разом покончить с пыткой, но его мучители знали свое дело – они крепко держали пленника. От потери крови и недавних побоев у Гая кружилась голова. «Скоро я потеряю сознание – и тогда пусть делают со мною, что хотят», – думал он.

– Сенара…

При звуке этого имени Гай непроизвольно вздрогнул. В следующий миг он попытался сделать вид, будто ничего не произошло, но на него уже никто не смотрел. Вперед выступила Эйлан – и откинула покрывало.

– Стойте! – звонко произнесла она. – Я скажу вам, к кому пришел этот римлянин. Ко мне!

«Что она такое говорит?» Гай в ужасе глядел на нее во все глаза. Наверное, она пытается защитить Сенару и, возможно, ребенка, вдруг догадался он. В эту минуту Эйлан казалась немыслимо прекрасной. В сравнении с этой неземной красотой детская прелесть Сенары была что звезда, меркнущая в сиянии полной луны. Как оно иногда случалось в последний миг перед битвой, перед внутренним взором Гая обнажилась его душа – с пугающей ясностью, до самого дна. Да, ему нравилась Сенара, но его чувство к ней не было любовью. В этой юной простушке он просто-напросто пытался снова обрести Эйлан – такую, какой она предстала перед ним в день их первой встречи; ту чистую, доверчивую девушку, которая осталась в далеком прошлом и которую он потерял навсегда из-за собственных своих ошибок.

Все потрясенно умолкли: в гробовой тишине слышно было лишь потрескивание огня. Архидруид изменился в лице, но тут же овладел собою и перевел взгляд с Эйлан на Гая.

– Ради нее и ради самого себя отвечай мне по чести: это правда?

«Правда…» Слово это прозвучало пустым звуком. Разрываясь между Римом и Британией, Гай даже не знал, кто таков он сам. Как ему понять, кого он любит? Пленник медленно выпрямился и встретил ясный взгляд Эйлан. В глазах ее читался невысказанный вопрос. Гай глубоко вздохнул – напряжение схлынуло, он снова стал самим собою.

– Это правда, – тихо промолвил он. – Я всегда любил Эйлан.

На мгновение Эйлан закрыла глаза: голова у нее закружилась от радости. Гай ее понял – но сказал он то, что сказал, не только ради Сенары. Этот его взгляд – это выражение благоговейного изумления в его лице – она видела