Юрий Никитин - Возвращение Томаса

Ознакомительный фрагмент

— Сын мой, они — христиане! Они ответят за свои грехи, если не искупят добрыми поступками. А вот ты блуждаешь во тьме неверия. Не пора ли тебе послушать о житии Христа, о его мученической смерти и чудесах, которые воспоследовали...

Олег прервал:

— Падре, куда больше чудес творили жрецы богов, которым пришла на смену вера Христа. Так что не в чудесах сила.

Священник опешил.

— Как это... не в чудесах?

— Да так, — ответил Олег с грустью в голосе.

— Но чудеса, — сказал священник горячо, — лучшее доказательство Божьего присутствия!

— А какие чудеса творили наши старые боги... — протянул Олег.. — К тому же они куда более реальны!.. С ними можно говорить, с ними можно общаться, с ними можно даже подраться. Наши боги даже живут на земле. Кто в лесу, кто в реке или озере, кто носится вместе с тучами... Даже те, кто в небе, сходят на землю, чтобы влезть в постель к чужой жене, пока муж воюет на кордоне...

Священник кивнул, в глазах блеснула радость.

— Знаю, — сказал он обрадованно, — так был рожден славный рыцарь Геракл, отмеченный многими доблестями, но с нелегкой судьбой, за что Господь в конце концов и забрал его к себе на небо.

— Не на небо, а на Олимп, — буркнул Олег. — Был я на том Олимпе, одни драные козы траву щиплют. Я к тому, что наши боги — реальные. Жили на Олимпе, потом куда-то ушли. Кто-то сгинул, кто-то приспособился... Хотя вряд ли, слишком уж эллинские боги были... э-э... чувственные. У них цель всей жизни была в том, чтобы совокуплять друг друга, людей, коз, коров, птиц, рыб, мух... Такие никогда не приспособятся. Это Перун, который бабами или жратвой мало увлекался, а все занимался целыми племенами и народами, как-то нашел компромисс...

Священник спросил всполошенно:

— Компромисс ли?

Олег спросил с интересом:

— А как иначе?

Священник сказал с нажимом:

— А не приходило в голову, что тот древний бог в самом деле понял? И, отринув прежнюю жизнь, принял суверенитет Творца, признав, что его учение выше и чище? И сейчас следует за ним искренне, а не потому что... покорен?

— Мне он так не сказал, — буркнул Олег.

Священник покачал головой. Маленький и толстенький, сейчас он показался Олегу выше и сильнее, чем выглядел.

— Сын мой, все мы слабы духом. Мало из нас таких, кто вот так возьмет и признается, что был не прав. Гораздо проще сослаться на обстоятельства. И даже намекнуть, что вообще-то сохранил верность старым идеалам, когда-то взбунтуется.

Олег искренне удивился.

— Зачем?

Священник взглянул остро, отвел взгляд, потом сказал с прямотой:

— Из жалости. Из сочувствия. Из нежелания сказать неприятное. А такая правда не просто неприятна, она тебя ранит, вижу. Этот Перун, как ты его назвал, не сказал правду из... сочувствия.

— Лицемер? — удивился Олег. — Так вот какое оно, христианство? Раньше Перун никогда не врал!

Священник поерзал взглядом по полу, оставляя там пятна, наконец, поднял глаза на Олега, прямо и спокойно. Взгляд абсолютно уверенного в своей правоте человека.

— Сын мой, — сказал он мягко, — это щекотливый вопрос. Давай в него не углубляться. Не всегда следует говорить правду. Да, вера в Христа... на самом деле это не вера, а учение, но для непосвященных мы говорим мягче — вероучение, а для совсем простого народа — вера в Бога. Но ты-то понимаешь, что это строгое учение, на основе которого мы пытаемся улучшить саму природу человека. Ведь понимаешь?

Олег помедлил с ответом. Священник, с виду туповатая деревенщина, совсем не прост, если это понимает и облекает в такие простые и понятные для паствы слова. Конечно, сам до такого не додумается, но в том и сила церкви, что даже вот таких простеньких учит мыслить и говорить правильно.

— Я много видел учений, — произнес он уклончиво. Видя недоумение на лице священника, пояснил: — Я побывал в Святых Землях, где изучал многие... учения, верования, религии... Все берутся улучшить природу человека. Все улучшают природу человека. Но я пока еще не увидел решающего перевеса ни у кого...

Послышались быстрые шаги, Олег улыбнулся — священнику, развел руками, мол, обращение язычника прервано на самом интересном месте. Из темноты выбежала запыхавшаяся Лилит, водопад иссиня-черных волос крупными локонами падал на плечи и на спину, пара прядей часто поднималась в такт бурно вздымающейся груди под блузкой с низким вырезом.

— Вот ты где! — воскликнула она с негодованием. — Здравствуйте, святой отец!.. Олег, ты чего от меня спрятался? Думал, не найду?

Олег развел руками, показывая священнику, что, когда появляется женщина, это вообще конец света, а не только умным речам, обнял Лилит, и так в обнимку они удалились в темноту. Священник вздохнул, перекрестился. Показалось очень символическим, что эти двое ушли во мрак, словно во тьму безверия.

Лилит мурлыкала и прижималась к Олегу так, что ее тело словно растекалось по нему, наполняя сладким теплом и негой. Он вел ее, слегка обнявши за плечи, узкие, но по-женски округлые и мягкие, пальцы инстинктивно сжались, прочувствывая горячую нежную плоть. Лилит замурлыкала и прижалась еще сильнее, он пробормотал:

— А ты точно... не суккуб?

Она хихикнула:

— Что, уже сталкивался?

Он помотал головой.

— Было такое в жарких землях, когда с Томасом вышли из Святых Земель. Но, правда, мне повезло.

— Это как?

— Все бросались на него, — пояснил он. — А мне оставалось только бить их по затылкам. Крылатым отрывал их порхалки... Не вскидывайся, я же знал, что отрастут... со временем.

Она засмеялась, вскинула голову и посмотрела ему в лицо влюбленными глазами.

— Знаешь, если бы я была совсем молоденькой, я бы тоже бросилась на шею... или не на шею именно такому вот, как твой благородный и такой милый друг.

— И что, эти суккубы молоденькие? — спросил он с сомнением.

Она вздохнула, плечи чуть поникли, а голос стал печальным:

— Нет, это все старое поколение. Новое, увы, не приходит на смену. Так что суккубы, несмотря на их бессмертие, обречены... А что не поумнели, то... ты в самом деле полагаешь, что женщина должна быть умной?

Он содрогнулся, словно внезапно попал под ледяной водопад.

— Нет, упаси от такой...

Она прищурила прекрасные лиловые глаза.

— Значит, не считаешь меня умной?

Он затряс головой.

— Нет, конечно! Зачем тебе такая глупость?

— Быть умной — глупость?

— Для женщины, — пояснил он.

— Значит, я дура?