Нона из Девятого дома - Тэмсин Мьюир

делаешь, и составят по этому поводу мнение, изменить уже ничего нельзя. Люди ничего не прощают. Как только они усомнятся, вы их уже потеряли. Это меня пугало и в остальных. А если я уже потерял своих лучших друзей? Единственных людей, в которых нуждался? Я только что поймал дурацкий зубастый букет на свадьбе К и Н. А что, если это уже ничего не значит?»

Через мгновение он сказал: «Так или иначе, бывшие сектанты снаружи пытались прорваться внутрь и говорили, что откроют огонь, если я не выйду. Я сказал, что, если они так хотят, я выйду. А, М и другие говорили: “Не смей, Джон”. Вместо этого я отправил пару скелетов попытаться спасти заложников. Драка, неразбериха. Мы привели нескольких заложников в здание, но потом на нас напали. Мы заблокировали коридор, когда они ворвались в зону ресепшена. Ты же видела входные двери? У них оказались коктейли Молотова. Я предложил, что нашу следующую секту надо бы набрать из девочек-подростков. М возразила, что от мужиков с автоматами еще есть какой-то шанс уйти живыми.

Я все время держал связь с Г. Он был молодцом и разговаривал со множеством переговорщиков, несущих ужасную чушь. Он оставался непоколебим. Вот почему я отправил туда его. Г слушал только двух людей за всю свою гребаную жизнь. Его не волновали рассуждения какого-то богатенького мудака в бронежилете об анализе цен. Я был почти уверен, что он в безопасности: они были слишком напуганы, чтобы действовать. Меня больше волновали те, кто штурмовал наши баррикады. Я даже не мог их уложить, потому что делал шестьдесят дел одновременно. Я управлял мертвым политиком, вел одновременно шесть переговоров, строил баррикаду из шезлонгов… Время шло, а я не понимал, что делать дальше. У меня сдали нервы. Я не знал, что мне сделать, когда отсчет закончится. Мне пришлось признаться в этом самому себе. Сложно было не заморозить всех в радиусе километра, чтобы просто успокоиться. Мне показалось, что это лишит меня морального превосходства».

Он сказал: «Они ругались в коридоре, и я испугался и заперся в спальне. Я никого не взял с собой, кроме Улисса и Титании, потому что они со мной не спорили. Вот тут, давай покажу».

Он вывел ее из кухни, забыв о банке персиков. Скелеты продолжали расчищать завалы. Когда он миновал гору костей, она вдруг распалась в пыль, и он пошел дальше сквозь вонючее облако. Она следовала за ним. В следующем коридоре было чисто, никаких сломанных стульев и мусора, но все промокло и стены вздулись. Лампы вывалились из гнезд, потолок расклеился, между панелями чернели дыры. Наконец один из скелетов открыл дверь, и они оказались на пороге комнаты, всего в нескольких шагах от того, что на первый взгляд казалось кучей мокрой коричневой одежды. Впрочем, большая часть оставшегося в здании выглядела мокрой коричневой одеждой. Но в этой одежде лежало тело, которое не улучшилось от пребывания в воде.

Она посмотрела на тело, а он нет; он смотрел куда угодно, только не на него. Он закрыл лицо руками, убрал руки. Отвернулся. Заговорил он нескоро.

Тогда он сказал: «М и ее монахиня кричали на меня сквозь дверь. Ну, М кричала. Она говорила, что я зашел слишком далеко, что она знает, что я не такой, что я могу все исправить. Она говорила, что все можно вернуть, пока не нажата кнопка. Она сказала, что бывшие сектанты дошли до лаборатории, и спросила, что же делать. Я не отвечал. В конце концов М сдалась и ушла».

Он сказал уже почти сонно: «Осталось не так много времени. Все уже поднялись на борт, проводили последние проверки. Г ждал в центре города за океаном, под прицелом полудюжины снайперов, с ядерным чемоданчиком в руках. Я чувствовал это. Я был с ним. Я был с трупом в командном пункте, без охраны. Три человека держали палец на ядерной кнопке, а все, кто знал, что этот мужик давно помер, остались далеко. Монахиня молилась за мою ясность ума за дверью спальни. Куча напуганных бывших сектантов перестреливалась с верными. Каждый из тех, кого я любил, мог в любой миг схлопотать пулю, с которой я ничего не смог бы поделать. Мне нужно было что-то сделать. Я ничего не мог сделать».

Он сказал: «В конце концов именно монахиня изменила ситуацию. Она постучала в мою дверь и очень мило спросила, как у меня дела. Я сказал, что хреновато. Она спросила, насколько я близок к обнаружению души. Я ответил: “Я не могу ее найти, сестра. Она слишком велика. Я не понимаю, почему она такая огромная. Я не могу найти душу внутри тела, не знаю, где искать. Я не знаю, что делаю”.

Она помолилась надо мной, а потом ушла на самые долгие пять минут моей жизни. Сообщили, что они пытаются эвакуировать город вокруг Г, но я сказал только, что они тянули слишком долго и это уже не сработает. Больше со мной не разговаривали.

Монахиня вернулась, постучала в мою дверь и сказала: “Джон, я, кажется, поняла. Я знаю, что тебе сейчас очень страшно, но я хочу помочь тебе. Пожалуйста, впусти меня”».

Он сказал: «Я впустил ее. Она принесла пистолет П».

Они стояли в грязном коридоре, и он смотрел на бурую кучу одежды и останков. Она тоже смотрела, почти не понимая, что видит.

– Не надо, – сказал он, – она не так выглядит.

И он сказал, как будто был под водой вместе со всем остальным: «Я думаю, что во всей этой неразберихе П не заметила, что он пропал. Я думаю, она хотела убить меня. Титания и Улисс были там, но я не заставил их заслонить меня, не заставил остановить ее. Я почти… мне было очень плохо, понимаешь? Меня всего трясло».

Он сказал: «Она просто улыбнулась мне. Она сказала: “Джон, не пойми меня неправильно. Я хочу помочь тебе. Я искренне верю, что в самые страшные мгновения мы не обращаемся к Богу, мы инстинктивно уходим от Него. Не расстраивайся, что не оказался на высоте. Страх не помогает достичь благодати, он отупляет сердце. Джон, я искренне верю, что ты можешь спасти всех. Так что сосредоточься, пожалуйста”.

Она произнесла: “Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей”. И застрелилась».

Он сказал: «Ее душа зависла там на секунду, даже меньше. И я пытался удержать ее – я думал только о том, что должен спасти ее, должен исправить хотя бы эту ошибку, если нельзя исправить другие.